Закончили они военным маршем «Стальные Тигры». Когда они допели его, Улисс почувствовал себя старцем, сошедшим с ума ещё во времена Войны, и в чудесном своём помрачении существовавшем сотни и сотни лет, каждая минута которых растянулась в вечность.
С последним куплетом он понял, что больше не помнит своего детства, а единственный запах, который станет сопровождать его весь оставшийся до печей крематория путь — запах пятнистого безумия, сплетение кисловатого амбре из тухлого мяса, спекшейся крови и пороха.
Леопард встал, отечески потрепал его по загривку, и положил ему на колени оторванную голову Рэм Мэйтата.
— Улисс, енот мой, ты ведь хочешь жить? Впрочем, можешь не отвечать, я вижу, что не хочешь. Но это не имеет значения. Я хочу лишь, чтобы ты отнёс лейтенанта своему начальству. А потом можешь гордо подохнуть, я не против. То есть, я расстроюсь, конечно, но примирюсь с твоим выбором.
Леопард снова присел на корточки и наклонился к нему. Их носы едва не соприкоснулись, а вибриссы защекотали друг друга.
Голос Алекса из бесконечно участливого вдруг сделался абсолютно бездушным, словно голос механизма, записанный на плёнку:
— Передай Фрей Мэйтата от меня следующее сообщение. Последнее предупреждение, Фрей. Один только намек или даже одна только мысль, и я, Алекс Багенге, поставлю вдоль дороги пылающие кресты. И на первые пару из них прибью тебя, Фрей, и твою Лэн. Договор, Фрей. Ты сама его предложила, не я тебя тянул за язык. А теперь за твою хитрожопость расплатились другие. Либо ты играешь по правилам, либо я прихожу за тобой.
В следующий миг леопард вновь стал обычным, предыдущим Алексом. Только глаза остались безумными и какими-то стылыми, мертвыми. И этот контраст улыбки, непритворного живого участия, с мертвыми глазами, приводил в ужас куда больший, чем всё остальное, что он успел сегодня разглядеть в пятнистом убийце.
— Если решишь жить, Улисс, с тебя выпивка.
Он взял в руки голову Рэм, нежно погладил её, лизнул в нос, и положил обратно на колени Улиссу.
Затем повернулся и скрылся меж бетонных блоков, оставив после себя лишь облачко запаха, разбавленного обильной енотовой смертью.
***
В попытке вылизаться и очиститься от крови, леопард поехал на набережную. Оставив мотоцикл, он спустился к великому Арсину, равнодушно несущему свои черные воды к далекому океану. Ширина его глади потрясала воображение.
Может, подумал леопард, мне стоит поискать здесь свою лодку. Найти её и отправиться к своему морю, чтобы жить на его берегу и играть с китами. А телескоп попросить сделать в Харофу.
Алекс любил Эйоланд, хотя понимал — его здесь не любит никто. Своей любовью он причинял городу слишком много боли.
В целом Тоя была права, он съехавший с катушек психопат, уже не способный остановиться. Убийство въелось в него, стало неотъемлемой частью его жизни.
Но он старался. Семья Мирса Джеро — он любил их, как можно любить семью своего друга. Лила Изуба — он помогал ей переводить книги и рассказывал историю других миров. Общение с ними помогало ему жить. Жить, не в смысле существовать, а жить именно душой, понимая, что нечто светлое в нём всё ещё есть и никогда не поздно оставить происходящее позади. И начать жить заново.
Сложно не запутаться, думал он. Сказать, что он никогда не причинил вреда невиновным, будет слишком уж отъявленной ложью.
Алекс любил Эйоланд. Он решил называть его своим домом. Ведь где-то же он должен находиться, верно? Хотя, если опросить жителей города, желают ли они принять к себе Алекса Багенге, вряд ли они придут в восторг. С другой стороны, здесь Алекс видел для себя некую социальную функцию — он уничтожал банды. Но, как умный леопард, знал: последствия их уничтожения оставались ему неведомы. Любые города и социумы всегда стоят на компромиссах и договорённостях. Подчиняется ли Эйоланд этой схеме, он не имел понятия. И как поменялись и поменяются экономика и связи города из-за его террора среди оружейников, не мог даже гадать. А раз не мог, то все делал по своему разумению и без оглядки.
Алекс любил Эйоланд. Но не любил смотреть на великий черноводный Арсин. Любил обонять его, да, но не любил смотреть.
Он напоминал ему черное небо одного из миров. Кажется, обитатели называли его Кагимом.
Странный мир. Мир с бесконечной позиционной войной. Мир паровых машин, рабов, роботов и тотального прорыва в области химии. Мир с миллионными армиями, сожжённой землёй и таким же сожжённым небом.
Одно время его забрасывало туда раз за разом. Он открывал глаза и бежал в атаку, сжав приклад винтовки. Или отражал атаку чужую.