– Так что скажете, Летиция? – пробубнил он.
Мисс Тамблинг-Гоггин повернулась к новому собеседнику.
– Увы, но, как и полковника, меня полностью устраивает мое нынешнее положение.
– Не будьте такой, идите сюда, – заявил грубиян.
– Леди обозначила свои предпочтения, – заметил Алекс мягко.
– И все же я рискну сделать выбор за нее, мистер…
Алекс протянул руку, надеясь сгладить внезапно возникшее напряжение.
– На самом деле полковник Гамильтон. Не думаю, что имел честь быть вам представленным…
Мужчина посмотрел на протянутую ему руку, но жать ее не стал. И лишь теперь Алекс заметил, что он тяжело опирается на трость, – а опустив взгляд, понял, что коричневый чулок вовсе не являлся чулком. Это была деревянная нога.
– Я бы пожал вашу руку, полковник, но, как вы можете видеть, моя правая рука занята, – сказал мужчина, притворно вздохнув.
– Прошу меня простить, сэр, – начал Алекс, как только музыка смолкла; он заметил, что Элиза, Анжелика и Пегги вместе со спутниками направляются к ним. С полдюжины глаз уставились на него, и он почувствовал себя последним невеждой.
– Боевое ранение?
– Именно так. Некоторые из нас не просиживали штаны в штабе последние полтора года. Мы сражались. – Он фыркнул. – Довольно иронично, если вдуматься. Обычно именно знатные люди – речь обо мне, конечно, – добавил он с презрением, – так вот, обычно сыновья дворян стараются избежать участия в сражениях. Но на этот раз простой человек бежит от славы и подвигов, прикрываясь обязанностями писаря или другими, столь же нелепыми оправданиями, а знатный человек защищает честь своей страны. Но, к слову, это ведь и не ваша страна, да? Где вы там родились? На каком-то острове у черта на рогах? – усмехнулся мужчина, когда сестры Скайлер со спутниками окружили их небольшую группу.
Алекс почувствовал, как кровь прилила к щекам, и с трудом подавил желание швырнуть грубияну перчатку в лицо – или просто врезать кулаком. Не имело значения, насколько нужной была его работа в качестве адъютанта и посланца генерала Вашингтона, – то, что он всю войну выполнял обязанности, далекие от полей сражений, было для него постоянным источником стыда. Он хотел, не щадя жизни, служить своей стране, которая приняла его, пусть он и не был рожден здесь и прожил совсем немного лет, и вдохновила своими идеями, возможностями. И лишь тот факт, что оскорбивший его мужчина – ветеран, пострадавший в боях, остановил его руку.
– Я… приношу искренние извинения, – повторил Алекс, пропуская мимо ушей инсинуации о месте его рождения. – Ваша страна перед вами в неоплатном долгу.
– Еще бы. А вот с вами она вполне может расплатиться монетой.
– О, да заткнитесь же, Петерсон, – вмешался юношеский голос. Алекс обернулся и увидел, как Стивен ван Ренсселер закатывает глаза. – Всем известно, что вы получили «ранение», ткнув себя в лодыжку собственным штыком, когда заряжали ружье, а потом напились и упали в уборную, после чего рана воспалилась и ногу пришлось отнять. Даже мулы, таскающие пушки, лучше служат нашей стране, чем вы.
Петерсон выглядел заметно оскорбленным, но прежде, чем он заговорил, вмешался спутник Анжелики.
– К тому же, Петерсон, – сказал Джон Черч, – о вкладе полковника Гамильтона в дело нашей борьбы известно любому во всех тринадцати коло… тринадцати штатах, – исправился он, выдавив кривую усмешку. – Даже за морем, в Англии, Франции и Германии. Ни в коем случае не преумаляя храбрость отважных солдат под огнем, замечу, что умение заряжать и стрелять из ружья вовсе не редкое, в то время как умение вести беседу с генералами, послами – и даже королями – встречается весьма нечасто. Отсюда и нежелание генерала Вашингтона отправлять одного из самых ценных своих офицеров на поле боя.
– Благодарю вас, сударь, – сказал Алекс.
– Джон Черч. Рад с вами познакомиться, – представился Черч, купаясь в лучах нежного взгляда Анжелики.
Но именно это и стало последней каплей для Петерсона. Он качнулся, нетрезво глядя на оппонента.
– Ты, красноспинный![6] Ты смеешь оскорблять меня в моем собственном доме?
Элиза, которая хранила молчание на протяжении всей беседы, вдруг заговорила:
– На самом деле, мистер Петерсон, мистер Черч не военный, а, следовательно, не носит красный мундир, и осмелюсь вам напомнить, «Угодья» – дом моего отца.