— Может быть, это не так уж хорошо — быть хорошим, мой малыш № 6 655 321,— не унимаются авторы романа и фильма, то бишь тюремный священник. — Возможно даже, что это будет ужасно. Чего хочет бог? Просто добра? Или же того, чтобы человек самостоятельно избрал добро? Человек, который самостоятельно избрал зло, быть может, в некотором смысле лучше того, кому навязали добро. Это трудные вопросы, и они идут далеко, мой маленький № 6 655 321…
Но Алекс отмахивается от этих рассуждений и без колебаний подтверждает свое согласие подвергнуться эксперименту. Его поселяют в красиво убранной комнате научно-исследовательского института, одевают в хороший костюм, кормят вкусной едой. Алексу все это нравится. Но вот курс лечения начинается, и оно оказывается весьма внушительным. Подопытному заключенному вводят под кожу какую-то сыворотку, затем его прочно привязывают к креслу, которое стоит перед киноэкраном, между веками вставляют распорки, чтобы он не мог закрыть глаз, и начинается долгая, кажущаяся бесконечной демонстрация специально снятых фильмов, воспроизводящих самые страшные зверства, убийства и насилия.
Я избавляю читателя от описания этих страшных и отвратительных кинокадров, которые, кстати сказать, демонстрируются под аккомпанемент любимых Алексом музыкальных произведений. Скажу только, что вначале Алекс, соскучившийся по таким сценам, воспринимает это «кино» с большим удовольствием, но вскоре он ощущает болезненную тошноту и просит прекратить опыт.
— Пожалуйста, остановите киноаппарат и отпустите меня, — умоляет он врачей. Но ведущий опыт доктор Бродский неумолим:
— Остановить? Но ведь мы только что начали. Нет никаких причин сходить с ума. Следующий фильм!..
И так изо дня в день. Утром и вечером. Вечером и утром.
Наступает день контрольного испытания. Алексу возвращают его одежду, в которой он был в момент ареста, и даже бритву, которой он убивал и пытал своих жертв. Выводят его на сцену, освещенную прожекторами. В партере — все начальство, включая министра внутренних дел. Сейчас станет ясно, подействовал ли «метод Людовико». К Алексу подходит субъект бычьей наружности:
— Привет тебе, куча дерьма. Фу, ты плохо моешься, от тебя воняет…
Алекс удивленно глядит на него невинными детскими глазами: почему этот человек так его оскорбляет? Силач дает ему оплеуху. На Алекса сыплется град ударов, один сильнее и больнее другого. Алекс не защищается. Он только недоуменно спрашивает:
— Сэр, почему вы это делаете? Ведь я вам не причинил никакого зла…
Но этот человек продолжает его избивать. Алекс хочет ответить ударом на удар, но тут же испытывает острый приступ нестерпимой тошноты, и руки его бессильно опускаются. Он достает из кармана свою бритву и протягивает ее обидчику:
— Прошу вас, возьмите, пожалуйста, это в подарок. Пожалуйста, возьмите…
— Меня не купишь! — отвечает силач и продолжает избивать свою жертву. Алекс умоляет его:
— Пожалуйста… Прошу вас… Я готов сделать для вас все, что вы хотите… Не хотите ли вы, чтобы я почистил ваши ботинки? Смотрите, я отлично вылижу их языком…
Силач с силой давит своим грубым башмаком физиономию распластанного на полу Алекса, и тот из последних сил лижет языком его грязную подметку.
— Хорошо, — бросает реплику доктор Бродский. — Этого достаточно.
Новое испытание. К Алексу подходит красивая голая девушка. В душе у него на мгновение пробуждается инстинкт насильника, он хочет броситься на нее. Но… опять его охватывает острый приступ непереносимой тошноты, и он отворачивается. Девушка делает реверанс и уходит.
— Этот парень будет добрым христианином, — торжествующе заключает доктор. — Он будет подставлять правую щеку, когда его будут бить по левой; он скорее даст распять себя на кресте, нежели распнет другого. Одна лишь мысль о том, чтобы убить муху, сделает его больным до глубины души…
— Отлично, — заключает министр внутренних дел.
И вот Алекс на свободе. Но это уже не прежний Алекс, а поистине «заводной апельсин» (а сlockwork orange). Между прочим, Барджес в одной из своих статей так объясняет происхождение этого странного термина: оказывается, в лондонском жаргоне соскnеу бытует выражение: «диковинный, как заводной апельсин». «К тому же, — лукаво добавил Барджес, — слово orange в представлении лингвиста сливается с малайским словом оrang, что означает «человеческое существо»». А есть еще орангутанг — человекоподобная обезьяна…
Барджес и Кубрик проводят своего обузданного «методом Людовико» героя по всем кругам того страшного ада, в котором он чувствовал себя как дома до того, как угодил в тюрьму. Тогда он был мучителем, теперь же стал мучеником. Поскольку его лишили возможности быть насильником, он лишь покорно склоняет голову под ударами, которые на него сыплются со всех сторон.