Тогда, в 1914 году, Алехин уступил верхние табличные места турнира победителей в Петербурге двум шахматистам: одним из них был чемпион мира Эмануил Ласкер (первое место), другим – будущий король Хосе Рауль Капабланка. Император Николай II на банкете после соревнований якобы сказал знаменитые слова о пяти лучших игроках мира, включив в этот список Алехина. По легенде, оспариваемой некоторыми исследователями, он впервые в истории официально наделил их титулом гроссмейстера (сам термин начали употреблять применительно к шахматам еще в середине XIX века). Об этом, в частности, сообщал один из участников турнира победителей – Фрэнк Маршалл – в книге «Мои пятьдесят лет в шахматах»9.
Накануне Первой мировой войны в Санкт-Петербурге состоялся один из сильнейших шахматных турниров в истории. Эмануил Ласкер (слева, сидя) выиграл финальный турнир. Остальные участники финала (слева направо): Александр Алехин, Хосе Рауль Капабланка, Фрэнк Маршалл и Зигберт Тарраш
Вот что в своих мемуарах вспоминал о каждом из призеров посетитель турнира Сергей Прокофьев: «Ласкер, немного поседевший со времен турнира 1909 года, со своим своеобразным лицом, с маленькой фигуркой и с сознанием собственного достоинства. <…> Общий фаворит Капабланка, молодой, элегантный, красивый, веселый и вечно улыбающийся, появлялся во всех концах зала, смеялся, непринужденно болтал и заранее чувствовал себя победителем». А вот и про Алехина: «Наш талантливый Алехин в своей правоведческой курточке, с немного потасканным правоведческим лицом не особенно приятного склада, обычно самоуверенного, но тем не менее немного смущенный столь великолепным обществом»10. Прокофьев, один раз обыгравший в сеансе одновременной игры Капабланку, признался в антипатии к Алехину, который, одерживая трудные победы, выглядел бледным и помятым.
Все чаще в мировой прессе звучало имя человека, способного расправиться со «старичком» Ласкером, – речь о Капабланке. Знакомство кубинца с Алехиным в Петербурге состоялось еще в 1913-м, за год до представительного турнира. Они тогда провели две выставочные партии, которые русский мастер внешне сдал слишком легко. Алехин уже восхищался игрой Капы и даже робел перед очной ставкой, а в беседах с друзьями оправдывался, что на фоне кубинца любой, даже очень сильный игрок, может выглядеть недоучкой. «Вся его игра столь же красива, сколь и логична, – говорил он Романовскому. – Сочетание этих двух элементов шахматной борьбы он поднял на большую высоту. Для Ласкера Капабланка более опасен, чем Рубинштейн. Едва ли только Ласкер будет играть с ним в ближайшее время»11. Третье место Алехин расценил сдержанно, лишь как подъем еще на одну ступень. Однако он оказался недоволен победой Ласкера, считая, что первым должен был стать Капа.
Соперничество Алехина и Капабланки начиналось вполне миролюбиво, но со временем превратилось в жестокое, бескомпромиссное противостояние. Они были слишком уж разными, чтобы стать друзьями, да и на кону стояло чемпионство. Капу любили за открытость и общительность; Алехин же считался более замкнутым, несколько странноватым – себе на уме. Зато объединяло их то, что оба феноменально играли в шахматы. Причем до приезда в Петербург Капабланка делал поразительные успехи – его прогресс в игре шел куда быстрее, чем у Алехина.
Чтобы понять, чем объяснялся феномен Капы, стоит проследить жизненный и шахматный путь кубинского самородка до Петербурга.
Глава 5
Кубинский метеор
Предки кубинского шахматиста были итальянцами, а его фамилия изначально звучала как Capabianca1. Более привычный вид – Capablanca – она приобрела, когда семья обосновалась в Испании. В этом биографы Капы видят сходство с Полом Морфи, еще одним шахматным гением (предки американца сменили фамилию с Murphy на Morphy).
Дед шахматиста Тадео Капабланка попал на Кубу в 1860 году; его направили туда в чине сержанта, а он прихватил с собой любимую женщину Жозефу. Испанцы не хотели, чтобы на острове превалировало темнокожее население, поэтому туда активно шло переселение, при этом почти каждый второй испанский эмигрант служил в армии.
Уже при Тадео настроения на Кубе считались предвоенными, поскольку лишенные прав местные жители ратовали за независимость от испанской короны, а рабы в любой момент готовы были совершать восстания – и делали это. Во время Десятилетней войны (1868–1878) Тадео несколько раз дезертировал, но попадал в тюрьму, откуда его вновь отправляли на фронт, где он «обслуживал» горячие точки. Тадео много лет жил в постоянном стрессе, в условиях антисанитарии, и болезни подорвали его здоровье. Испанца вынуждали участвовать в военных действиях. Такая жизнь сломила его. В 1884 году Тадео убил свою жену, а потом покончил с собой. Ему было всего 47 лет.