Но он хотя бы оказался в безопасности, а вот Алехину повезло куда меньше. Когда он прибыл в Мангейм, боснийский серб Гаврило Принцип уже убил австро-венгерского эрцгерцога Франца Фердинанда. Германия пообещала помочь Австро-Венгрии в случае войны с Сербией, и тогда Российская империя уже не имела шансов остаться в стороне от конфликта, в который собирались втравить братьев-славян. Сильнейшие армии Европы начали мобилизацию войск, военные муравьи стали разбегаться из своих муравейников по чужим территориям, чтобы пожрать друг друга.
И в этой ситуации Алехин обрушился на своих соперников в Мангейме. 21-летний шахматист появился в зале за два часа до соревнований. Он чуть отрастил усы, которые на вид делали его немного старше. Непослушный чуб, о котором часто вспоминали его однокашники, исчез – Алехин расчесывал волосы на пробор. Одевался тоже очень солидно. В Мангейме носил приличный костюм: светлый пиджак, под ним – рубашка с галстуком. Это уже был не скромный, рассеянный юноша, поглядывавший на шахматных гуру снизу вверх, а уверенный в своих силах молодой человек, которого примечали, когда он появлялся на представительных турнирах. Соперники собирались группками, обсуждая его игру, пытаясь понять, как избежать нуля очков в партиях против юного правоведа. Садясь за доску, он испепеляюще смотрел на игроков, а его рот превращался в прямую, жесткую линию. Конечно, Алехина уже тогда побаивались. На фоне маститого трио – Ласкера, Рубинштейна и Капабланки – он находился в тени, но делал все, чтобы выскользнуть из нее, заявить о себе громче. В арсенале Алехина появлялось больше коварных орудий, и сопротивляться его азартному натиску за доской становилось все проблематичнее.
Когда он разворачивал свои смертельные комбинации на мангеймских досках, австро-венгерская тяжелая артиллерия стремилась превратить Белград в руины. Николай II писал экстренную телеграмму немецкому коллеге – императору Вильгельму. Но ничего поделать было нельзя. Мир агонизировал, а 1 августа точка невозврата оказалась официально пройденной – Германия объявила России войну.
Военная машина набрала тогда невиданную мощь. Были впервые применены химическое и газовое оружие, на полях сражений появились внушавшие ужас металлические чудовища – танки. Люди в очередной раз проверяли друг друга на живучесть, и вдруг оказалось, что человек слишком хрупок для этой неслыханной по уровню жестокости мировой костедробилки. Поля сражений были усеяны трупами, в семьи врывалось оглушавшее горе, а все потому, что политики в очередной раз сошли с ума и решили отказаться от мирной риторики, забыв о совести и морали.
В какой-то момент Алехину сообщили, что участвовать далее в мангеймском турнире невозможно, и выдали приз за первое место – 1100 марок.
Петроградская газета «Вечернее время» выходила с громадным словом «ВОЙНА» на первой полосе. В статьях затрагивались события, происходившие на фронте, – тяжелые бои и потери, печальная участь многих солдат, ожидание близких… Интервью с Алехиным, которого немцы держали в тюрьме и почти расстреляли, сейчас кажется сенсацией, но его разместили лишь на третьей странице газетного выпуска № 906 (13 (26) октября 1914 года). На передовице бывший полковой офицер, переполненный состраданием, писал о перебоях с корреспонденцией и доставкой ценных бандеролей на фронт, о том, что армия не получает вестей с Родины. «Жить неделями, месяцами, бок о бок со смертью, в лишениях, в страшно напряженном состоянии, в тревожных заботах и думах о близких – и быть от них оторванными той нравственной и духовной связью, которая заключается в строках, написанных любимой или дружеской рукой. Ведь в трех словах: “Жив, здоров, целую” – целый душевный мир, глубокая радость и облегчение для тех, кто тоже томится вдалеке от походных биваков, молится и плачет в тяжкой неизвестности. Это такое серьезное дело, в нем столько заложено того, что Наполеон называл “моральным элементом”, от которого на три четверти зависит победа, что необходимо на него обратить самое серьезное внимание. Получая письма из действующей армии (далеко не все, мне посылаемые), я неизменно читаю жалобы и упреки: “Ни одного письма не получил. Пришли, ради Бога, папирос, теплых вещей, то и то. Не вижу газет неделями”. <…> Табак, папиросы, шоколад – не прихоть. Это необходимость, это питание на войне. Посмотрели бы вы, с каким наслаждением наш серый герой где-нибудь в окопе, после боевой работы, свернет “козью ножку” или “цыгарку”, глубоко и с наслаждением затянется, изысканно-длинно сплюнет, опять затянется ароматным куревом; “Дюбек, от которого черт убег” – и вы поймете его самочувствие по довольной, широкой улыбке».