Трудно сказать, что опечалило Алехина больше: смерть бабушки, которая возилась с ним, пока родители занимались своими делами и решали проблемы, или уход матери, но, очевидно, оба события потрясли его и не могли не повлиять на характер. Есть устойчивая точка зрения, что увлечение Алехина зрелыми женщинами, чуть ли не годившимися ему в матери, напрямую связано с трагедией в Базеле. Он якобы отчаянно пытался разыскать в своих возлюбленных ту, которая ушла слишком рано. Алехин получал от зрелых женщин, с которыми его регулярно сталкивала судьба, материнскую ласку и заботу, а сам продолжал больше всего на свете любить шахматы, никого по-настоящему не впуская в свое сердце.
Шахматы оказались для Алехина своего рода морфием: они заглушали боль, скрашивали внутреннее одиночество и при этом становились одержимостью, без которой трудно представить чемпиона мира в любом виде спорта. Эта одержимость украла у него все то, что есть у обыкновенных, заурядных людей. Если бы не «безопасный шахматный морфий», державший Алехина в тонусе, не позволяя судьбе сломить его волю, тяга к алкоголю наверняка проявила бы себя раньше.
Испытания для него только начинались.
Глава 7. Под свистом пуль
Первая мировая стремительно истощала ресурсы российского государства, делала позиции царской власти все более уязвимыми. Опасные брожения в обществе возникали задолго до войны, но она стала тем огнем, который поджег фитиль, ведущий к взрывной развязке. Внешний враг простимулировал врага внутреннего, придав ему недостающих сил.
Но поначалу война сплотила жителей империи, особенно когда последовали первые фронтовые успехи. Алехин внимательно следил за полевыми сводками. Он предсказуемо воспылал ненавистью к Германии, которая причинила ему столько бед. Что может быть главным для человека, одержимого чем-то? Максимальное невмешательство в дело всей его жизни. Война не давала Алехину заниматься шахматами столь же сосредоточенно, как раньше, выступать на представительных турнирах с участием звезд калибра Ласкера. Возможно, поэтому он решил внести свой вклад в «битву миров».
Через некоторое время после окончания училища Алехин стал жить вместе с отцом и братом в Москве, в Гусятниковом переулке. Он регулярно посещал местный шахматный кружок и, не имея шанса играть с противниками самого высокого уровня, зачастую проводил партии с любителями. «Даже среди слабых шахматистов встречаются такие, которые в нужную минуту находят правильный план, хитрую защиту, необычайный маневр, наводят этим мастера на новые идеи… Своими ошибками они дают ему случай поупражняться в остром использовании промахов противников»1, – говорил Алехин.
Шахматист находил за доской любую возможность – как для заработка, так и для повышения своего мастерства. В условиях войны Алехин в охотку гастролировал по городам империи и жертвовал гонорары, заработанные на выставочных турнирах, коллегам, которые оставались в немецком плену.
Инициатором пожертвований стал Юлий Сосницкий – игрок, внявший призывам консула Федора Броссе покинуть Германию. Он разместил свое обращение к шахматистам в журнале «Шахматный вестник». И уже в выпуске под № 19–20 за 1916 год появились промежуточные данные по выделенным денежным средствам. Алехин пожертвовал 50 рублей с сеанса в Москве и 58 рублей – с сеанса в Петрограде. Сам Сосницкий отдал гонорар за ведение шахматного отдела в «Новом времени» (250 рублей). Как следует из журнала, в помощи шахматистам поучаствовала и мать Алехина: «Поступления на месте составились из ассигнований и пожертвований: <…> ныне покойной матери шахматистов А. И. Алехиной, задержанной болезнью в Висбадене и по своему почину, безо всякой о том просьбы, приславшей 500 марок; А. А. Алехина перед отъездом его в Россию в сентябре 1914 года – 25 марок»2. По свидетельству Юрия Шабурова, уроженец Москвы помог денежно конкретно студенту Петру Романовскому, который в будущем стал двукратным чемпионом СССР и добрым словом вспоминал своего благодетеля.
В военное время шахматист содействовал нуждавшимся не только деньгами. Алехин стал сотрудником Комитета по оказанию помощи одеждой и всем необходимым больным и раненым воинам, увольняемым на родину. При этом шахматист желал лично присутствовать на полях сражений, для чего подал прошение Красному Кресту о командировке на Галицийский фронт в качестве санитара. У него был чин штабс-капитана, и он намеревался стать частью мобильного отряда Красного Креста. К тому же это становилось семейным подрядом, поскольку к тому времени награды за отвагу получили его дед Иван и двоюродная сестра Анна. Несмотря на проблемы со здоровьем, в 1916 году шахматист получил желаемое назначение.
Тогда настал момент истины для российской армии, которая годом ранее потерпела ряд болезненных поражений, известных как «Великое отступление». У многих военных экспертов складывалось ощущение, будто война вошла в фазу позиционного тупика, когда любое наступление захлебывалось на прочнейшей линии обороны соперника. Антанта держалась из последних сил.
1 апреля 1916 года в Могилёве состоялся военный совет под председательством Верховного главнокомандующего Николая II, и на нем было принято решение о наступлении на всех фронтах к концу мая 1916 года. Присутствовал на совете и командующий Юго-Западным фронтом Алексей Брусилов. Удар его фронта по направлению Луцка должен был стать вспомогательным, но оказался, пожалуй, самым успешным для русской армии в Первой мировой. Сначала его называли Луцким прорывом, потом – в советской историографии – утвердилось название «Брусиловский прорыв». Ведь полководец принял советскую власть – и его стали воспринимать как единственное «светлое пятно» в русском генералитете Первой мировой.
Противник счел, что готов к нападению, соорудив «неприступные» оборонительные редуты – колючую проволоку, окопы, блиндажи, мины и пулеметные гнезда… Из уст командующих вражескими армиями звучали громкие слова, что прорвать такую высокоэшелонированную оборону невозможно, а любые атакующие действия русских обречены на провал. Но Брусилов посрамил скептиков.
Алехин мог брать с Брусилова пример как шахматист. Операция Юго-Западного фронта получила название по имени его командующего Брусилова; в будущем некоторые шахматные комбинации Алехина тоже называли в его честь. Алехин так же смог перемалывать оборону самых искушенных противников, применяя выдающийся талант стратега, способного наносить неожиданные тактические удары, тщательно подготовленные, выверенные и притом убийственные. Как и Брусилов, он превратил дело своей жизни в искусство.
В условиях боевых действий большую роль играли силы Красного Креста, которые, как говорил австрийский писатель Стефан Цвейг, призваны были «противопоставлять ужасам войны чувство сострадания к людям». Это только кажется, что быть на подхвате, не участвовать в сражениях напрямую легко и безопасно. Даже в таких «щадящих» условиях есть большой риск погибнуть от шальной пули – и не только. Та война запомнилась изобилием смертоносных орудий…
Алехин не терялся в самых экстремальных ситуациях, словно проводил за доской обыкновенные шахматные партии, а не становился участником реальных сражений, где на кону стояла жизнь вовсе не абстрактного короля из слоновой кости, а его собственная. Более того, шахматист проявил себя очень достойно: оказывал помощь раненым, несмотря на артиллерийский и пулеметный обстрел неприятелем, а однажды вынес с поля боя раненого офицера. За проявленную отвагу ему вручили несколько наград, в том числе орден святого Станислава с мечами.
Ратные подвиги не прошли бесследно для здоровья шахматиста: он получил несколько серьезных контузий, а ранение в спину привело Алехина на больничную койку. Он долго восстанавливался в госпитале отбитого у австрийцев Тарнополя (ныне – Тернополь, Украина. Это является косвенным признаком участия Алехина в Брусиловском прорыве. Сам шахматист об этом никогда не рассказывал). Иногда в палате, коротая деньки, он играл в шахматы, даже будучи контуженным.
Правда, некоторые алехиноведы уверены, что шахматист несколько приукрасил свои фронтовые заслуги. Сергей Ткаченко изучил «Именной список раненых и больных воинов, находящихся в госпиталях и лазаретах» за 1916 год и не нашел упоминания о пребывании Алехина на лечении. Биограф также утверждает, что не встретил ни одного наградного списка, где фигурировала бы фамилия шахматиста.