Если музыкант не воспринимает публику — тогда он играет сам с собой. Внутри себя — с собой, на сцене — с публикой... Что интересно: если взять западный рок-н-ролл и русский, то тут может подойти такое сравнение. Смотри: у них собор венчает шпиль, на котором крест. Шпиль, казалось бы, и говорит об игре (между прочим, «spiel» по-немецки — «игра»! — А. Бурлака). А у нас существует купол. Как голова.
Это что означает? Что люди, которые не уверены в своей победе, то есть в некоем шпиле, магическим образом воздвигают купол, чтобы убедить себя, что они победят. Понимаешь, что я хочу сказать? Люди делают шпиль, но они пролетают, потому что в действительности оказывается, что они верят не в себя. А неуверенные люди (не то чтобы неуверенные — просто они иначе играют) заранее ставят себе цель в виде купола, и это означает только одно: они готовы обрести реальность в войне, в игре, в работе... Вот в этом и есть большая разница между Россией и Западом.
РИО: Саша, вопрос с точки зрения филологии: есть ощущение, что у тебя слово существует как бы само по себе, вне контекста, то есть оно вмещает в себя гораздо больше, чем оно представляет собой «внешне», как если бы за скромным фасадом прятался огромный дом... У тебя постоянные ссылки на внутреннюю структуру слова.
АБ: Видишь ли, мы ведем разговор на разных уровнях — ты на уровне синтаксиса, а я на уровне синтаксиса как-то уже перестал мыслить, я мыслю (если это можно так назвать) на уровне морфологии: корней, суффиксов, приставок. Все происходит из корня.
Вот недавно одна моя знакомая сдавала зачет по атеизму. Перед ней стоял такой вопрос: «Основная религия». Я ей сказал: «Ты не мудри. Скажи им, что существует Имя Имён» (если помнишь, у меня есть песня по этому поводу).
Это Имя Имён можно представить как некий корень, которым является буддизм, суффиксом у него является ислам, окончанием — христианство, а приставки — идиш, ересь и современный модерн. Понимаешь? Я вот так примерно мыслю — на уровне морфем, а ты — на уровне синтаксиса спрашиваешь. Я не могу тебе дать ответ, потому что весь синтаксис в твоей голове. У меня тоже, но я не могу.
РИО: Если дело в этом, то как, в таком случае, ты относишься к тому, что твои тексты «снимают» с пленок и перепечатывают? Есть даже самиздатовский сборник.
АБ: Понимаешь, тут такая штука. С одной стороны, может, стоит напечатать тексты и подсчитать в них... гласные и согласные, а с другой... Если бы кто-то отнесся к этому творчески (как человек, участвующий в группе, но не музыкант), как некий филолог, он просто совершил бы произвольное членение, а любая фиксация, так или иначе, неточна. Я сейчас разговариваю на языке твоего плеера. Возникает дискретность. Понимаешь? Можно членить эти слова на кодовые приставки: не просто сплошным рядом печатать, а подразделять, разбивать каким-то образом. Это творческий подход.
РИО: Видимо, автор тоже должен в этом участвовать...
АБ: Согласен. Наверное. Но я этим не занимаюсь. И не хотел бы — боюсь.
РИО: Боишься?
АБ: Я бы сказал — не стоит. Самому мне не стоит. Может, это позиция эгоиста, но я не хотел бы этого делать.
РИО: Тогда это неизбежно сделает кто-то другой и вольно или невольно даст иное толкование.
АБ: Ради Бога. Сразу станет ясно, у кого какой интерес: к Слову или так, к общему потоку. Это только кажется, что существует контекст слов, на самом деле речь идет о контексте корней.
РИО: Слово как корень?
АБ: Да-да-да! Возьми хотя бы название города — Питер. В моей голове оно читается Пиитер. Постоянно. Помнишь: «Пиитер, я — поэт...» Но это слово для меня связано не с пиететом, а с корнем «пить». Это гораздо проще. Я в основном стараюсь идти к старым корням.
Я глубоко убежден, что любой город хранит в себе свою древнюю географию. Люди ее не помнят, но она есть. Это очень важно. В одном месте была березовая роща, в другом рос столетний дуб, еще в каком-то была топь. И они естественным образом связаны с нашим временем. Эта нить, связь времен, никогда не рвалась. Скажем, где была топь, там никогда не построят храм. Через двести лет на месте березовой рощи — спокойный район, а где была топь — наоборот, опасный, так или иначе. А где был дуб — срубили его и построили храм. Самое главное, когда лес рубят, его рубят на корню, то есть корни всегда остаются в земле. Они могут тлеть сотни лет, могут смешаться с землей, но они остаются — корни этих деревьев. По моему убеждению, это не может не влиять на весь ход последующих событий. Главное — корни. Вот если лес вырублен, то все корни выкорчеваны должны быть... А ствол и листья — это, собственно, объедки дерева.