Рождественская
Крутит вьюга фонари на реке Фонтанке.
Спите, дети... До зари с вами добрый ангел.
Начинает колдовство домовой-проказник.
Завтра будет рождество. Завтра будет праздник.
Ляжет ласковый снежок на дыру-прореху.
То-то будет хорошо. То-то будет смеху.
Каждый что-нибудь найдет в варежках и в шапке.
А соседский Васька-кот спрячет цап-царапки.
Звон-фольга, как серебро. Шелковые банты.
Прочь бумагу! Прочь перо! Скучные диктанты.
Замелькают в зеркалах платья-паутинки.
Любит добрая игла добрые пластинки.
То-то будет хорошо... Детям на потеху
Дед Мороз несет мешок золотых орехов[44].
Будем весело делить дольки мандаринов.
Будет радостно кружить елка-балерина.
Побегут из-под руки клавиши рояля.
И запляшут пузырьки в папином бокале.
То-то будет хорошо. Смеху будет много...
Спите, дети, я пошел. Скатертью тревога...
Октябрь 1984
(Приводится по рукописи)
Музыкант
С восемнадцати лет
Он играл что попало
Для крашеных женщин и пьяных мужчин.
Он съедал в перерывах по паре холодных котлет.
Музыкант полысел.
Он утратил талант.
Появилось немало морщин.
Он любил тот момент,
Когда выключат свет и пора убирать инструмент.
А после игры,
Намотав на кулак электрические шнуры,
Он вставал у окна.
И знакомый халдей приносил ему рюмку вина.
Он видел снег на траве.
И безумный оркестр собирался в его голове.
Возникал дирижер.
Приносил лед-минор и горячее пламя-мажор.
Он уходил через черный ход,
Завернув килограмм колбасы
В бумагу для нот.
Он прощался со мной.
Он садился в трамвай.
Он, как водится, ехал домой.
И из всех новостей
Самой доброй была
Только весть об отъезде детей.
Он ложился к стене,
Как всегда повернувшись спиной к бесполезной жене.
И ночью он снова слышал
Эту музыку...
Наутро жена начинала пилить его
Ржавым, скрипучим смычком.
Называла его паучком
И ловила дырявым семейным сачком.
Он вставал у окна.
Видел снег и мечтал о стакане вина.
Было много причин,
Чтобы вечером снова удрать
И играть
Для накрашенных женщин
И их безобразных мужчин.
Он был дрянной музыкант.
Но по ночам он слышал музыку...
Он спивался у всех на глазах.
Но по ночам он слышал музыку...
Он мечтал отравить керосином жену.
Но по ночам он слышал музыку...
1984
(Приводится по распечатке Людмилы Воронцовой, 1984)
«Не позволяй душе лениться...»
Не позволяй душе лениться.
Лупи чертовку сгоряча.
Душа обязана трудиться
На производстве кирпича.
Ликует люд в трамвае тесном.
Танцует трудовой народ.
Мороз и солнце — день чудесный
Для фрезеровочных работ.
В огне тревог и в дни ненастья
Гори, гори, моя звезда!
Звезда пленительного счастья —
Звезда Героя соцтруда.
Решил партком единогласно
Воспламениться и гореть.
В саду горит костер рябины красной,
Но никого не может он согреть[45].
Не мореплаватель, не плотник,
Не академик, не герой, —
Иван Кузьмич — ответственный работник.
Он заслужил почетный геморрой.
Его пример — другим наука.
Век при дворе, и сам немного царь.
Так, черт возьми, всегда к твоим услугам
Аптека, улица, фонарь.
Как славно выйти в чисто поле
И крикнуть там: — Червона мать!
Мы кузнецы. Чего же боле?
Что можем мы еще сказать?[46]
Когда душа мокра от пота,
Ей некогда ни думать, ни страдать.
Но у народа нет плохой работы,
И каждая работа — благодать[47].
Он был глашатай поколений.
Куда бы он ни убегал,
За ним повсюду бедный Ленин
С тяжелой кепкою шагал[48].
вернуться
47
Этой строфы не было в первоначальной версии стихотворения. Судя по существующим записям, она была написана не позже октября 1984 года.
вернуться
48
Этой строфы не было в первоначальной версии стихотворения. Судя по существующим записям, она была написана не раньше апреля 1985 года.