А может быть, весь первомайский парад!
А может быть, город весь наш — Ленинград!..
Светает. Гадаю и наоборот.
А может быть — весь наш советский народ.
А может быть, в люльке вся наша страна!
Давайте придумывать ей имена.
Январь 1986 (Приводится по изданию: «Александр Башлачёв. Стихи». М.: Х.Г.С., 1997)
Всё будет хорошо
Как из золота ведра каждый брал своим ковшом Всё будет хорошо
Ты только не пролей Страшно, страшно А ты гляди смелей Гляди да веселей
Как из золота зерна каждый брал на каравай Всё будет хорошо Велика казна Только, только
Ты только не зевай, бери да раздавай
Но что-то белый снег116 в крови Да что-то ветер за спиной Всем сестрам — по любви Ты только будь со мной Да только ты живи
Только не бывать пусту
Ой да месту святому
Всем братьям — по кресту виноватому
Только, только подмоги не проси
Прими и донеси
И поутру споет трубач Песенку твоей души Всё будет хорошо Только ты не плачь Скоро, скоро Ты только не спеши Ты только не спеши
Январь 1986
(Приводится по авторской распечатке,
30 апреля — 1 мая 1986)
116 Согласно изданию «Александр Башлачёв. Стихи», в более позд ней редакции - «свет».
На жизнь поэтов
Поэты живут. И должны оставаться живыми.
Пусть верит перу жизнь, как истина в черновике.
Поэты в миру оставляют великое имя, затем, что у всех на уме — у них на языке.
Но им всё трудней быть иконой в размере оклада. Там, где, судя по паспортам — все по местам.
Дай Бог им пройти семь кругов беспокойного лада, по чистым листам, где до времени — всё по устам.
Поэт умывает слова, возводя их в приметы, подняв свои полные вёдра внимательных глаз.
Несчастная жизнь! Она до смерти любит поэта.
И за семерых отмеряет. И режет. Эх, раз, ещё раз!
Как вольно им петь. И дышать полной грудью
на ладан...
Святая вода на пустом киселе неживой.
Не плачьте, когда семь кругов беспокойного
лада
пойдут по воде над прекрасной шальной
головой.
Пусть не ко двору эти ангелы чернорабочие.
Прорвётся к перу то, что долго рубить и рубить топорам. Поэты в миру после строк ставят знак кровоточил.
К ним Бог на порог. Но они верно имут свой срам.
Поэты идут до конца. И не смейте кричать им
— Не надо!
Ведь Бог... Он не врёт, разбивая свои зеркала.
И вновь семь кругов беспокойного, звонкого лада глядят Ему в рот, разбегаясь калибром ствола.
Шатаясь от слёз и от счастья смеясь под сурдинку, свой вечный допрос они снова выводят к кольцу.
В быту тяжелы. Но однако легки на поминках.
Вот тогда и поймём, что цветы им, конечно, к лицу.
Не верьте концу. Но не ждите иного расклада.
А что там было в пути? Метры, рубли...117 Неважно, когда семь кругов беспокойного лада позволят идти, наконец, не касаясь земли.
Ну, вот, ты — поэт... Еле-еле душа в чёрном теле.
Ты принял обет сделать выбор, ломая печать.
Мы можем забыть всех, что пели не так, как умели.
Но тех, кто молчал, давайте не будем прощать.
Не жалко распять, для того, чтоб вернуться
к Пилату.
Поэта не взять всё одно ни тюрьмой, ни сумой. Короткую жизнь. Семь кругов беспокойного лада
поэты идут.
И уходят от нас на восьмой.
Январь 1986
(Приводится по авторской распечатке, 30 апреля — 1 мая 1986)
Случай в Сибири
Когда пою, когда дышу, любви меняю кольца,
Я на груди своей ношу три звонких колокольца.
Они ведут меня вперед и ведают дорожку.
117 В ранней редакции — «А что там было в пути? Эти женщины,
метры, рубли...»
Сработал их под Новый Год знакомый мастер Прошка118.
Пока влюблен, пока пою и пачкаю бумагу,
Я слышу звон. На том стою. А там глядишь — и лягу.
Бог даст — на том и лягу.
К чему клоню? Да так, пустяк. Вошел и вышел случай.
Я был в Сибири. Был в гостях. В одной веселой куче.
Какие люди там живут! Как хорошо мне с ними!
А он... Не помню, как зовут. Я был не с ним. С другими.
А он мне — пей! — и жег вином. — Кури! — и мы курили. Потом на языке одном о разном говорили.
Потом на языке родном о разном говорили.
И он сказал: — Держу пари — похожи наши лица,
Но все же, что ни говори, я — здесь, а ты — в столице.
Он говорил, трещал по шву — мол, скучно жить в Сибири... Вот в Ленинград или в Москву... Он показал бы большинству И в том и в этом мире. — А здесь чего? Здесь только пьют. Мечи для них бисеры. Здесь даже бабы не дают.