вала пленившую молодого поэта метафизику.
Лидеры и теоретики русского символизма (за исключением
разве одного В. Брюсова) меньше всего склонны были рассмат
ривать его только как литературную школу и даже шире того —
как художественное направление. Нет, они видели в символизме
путь к «творчеству жизни», жадно стремились обрести в нем
некую целостность, полное слияние жизни, религии и искусства,
и тем самым — гармоническое разрешение реальных противоре
чий действительности, которые они ощущали хотя и в мистифи
цированной форме, но по-своему остро.
«Собственно символизм никогда не был школой искусства, —
утверждал Андрей Б е л ы й , — а был он тенденцией к новому ми
роощущению, преломляющему по-своему и искусство... А новые
формы искусства рассматривали мы не как смену одних только
форм, а как отчетливый знак изменения внутреннего восприятия
1 А л е к с а н д р Б л о к . Собр. соч. в 8-ми томах. М.—Л., 1960—
1963. Том 8, с. 274. В дальнейшем ссылки на это издание даны в
тексте (римская цифра обозначает том, арабская — страницу).
8
мира» 1. Андрей Белый собирался даже написать целую книгу
о символизме как особом типе сознания и новом этапе культу¬
ры, обозначивших «духовную революцию в мире», и хотел
назвать эту книгу: «Символизм как жест жизни».
Такая широта подхода к искусству оказалась приманчивой
для юного Блока. И прошло не мало времени, прежде чем,
умудренный опытом не придуманной, а действительной жизни,
он очень верно и глубоко вскрыл всю иллюзорность подобных
стремлений, поставив над ними точный исторический знак:
мысль, разбуженная от химерического сна «сильными толчками
извне», уже не могла удовлетвориться «слиянием всего воедино»,
что казалось возможным и даже легким «в истинном мистиче
ском сумраке годов, предшествовавших первой революции, а
также — в неистинном мистическом похмелье, которое наступило
вслед за нею» (III, 296).
Мощное движение русской жизни в начале XX века захва
тило и Блока. Бурный ветер времени, идущее со всех сторон
брожение, явные симптомы кризиса и разлома старой культуры,
стремительный водоворот событий — все это нахлынуло на Бло
ка, ворвалось в его внутренний мир, создало музыку, краски,
атмосферу его тревожной поэзии.
В том-то и сказалось душевное величие Блока, что он су
мел достаточно быстро убедиться в лживости всякого рода мифо
логических преображений «грубой жизни» в «сладостные леген
ды» и сделал из этого убеждения решительные выводы.
Но сделать их было не просто и не легко. Для этого Блоку
нужно было переоценить и отвергнуть многое из того, чему он
на первых порах поверил. И прежде всего — собственное «дека
дентство», которое притягивало его своими соблазнами и которое
он научился ненавидеть. «Поскольку все это во мне самом — я
ненавижу себя и преследую жизненно и печатно сам себя...
отряхаю клоки ночи с себя, по существу светлого», — писал он
Андрею Белому (VIII, 209).
Общее поветрие декадентской «одержимости» коснулось и
Блока, не могло не коснуться. Здесь нельзя не сказать о том,
что по самому своему психическому складу он был недостаточ
но защищен от натиска враждебных ему (по существу его нрав
ственных взглядов) «темных», «ночных» воздействий.
Из воспоминаний жены поэта, Любови Дмитриевны, и дру
гих хорошо знавших его людей известно о крайней нервозности
Блока, о резкой переменчивости его настроений, о нередко
овладевавших им приступах глухой тоски, надрыва, отчаянья.
1 «Эпопея» (Берлин), 1922, № 3, с. 254.
9
У поэта была тяжелая наследственность, и она сказалась в его
психике.
Люди, составлявшие тесное окружение Блока, в большинст
ве не только не помогали развеивать наплывавшее на него ма
рево тоски и отчаянья, но, напротив, еще больше сгущали
атмосферу. Мать Блока (самый близкий и дорогой ему человек),
тетка (М. А. Бекетова) и те, кого он считал своими «действи
тельными друзьями», — Евгений Иванов, В. Пяст, В. Зоргенфрей, —
все это люди с более или менее нарушенной психикой, особен
но болезненно переживавшие (каждый по-своему) состояние
«одержимости».
Чего стоит в этом смысле хотя бы переданный в воспоми
наниях В. Пяста его первый разговор с Блоком — об «экстазах»
как «выхождении из чувственного мира». Недаром даже мать
Блока, существо более чем нервозное, считала, что Пяст «убий
ственно влиял» на него своим «мраком».