тательной грустью, по временам сияли чисто детским ве
сельем. Держался он очень прямо и был несколько непо
движен, особенно в обществе старших. На многих портре
тах он кажется брюнетом, на самом же деле он был
настоящий блондин с очень белой кожей и зеленоватыми
глазами. Его брови и длинные ресницы были того же
цвета, как волосы, которые с годами значительно потем
нели и приняли пепельный оттенок. Прибавлю, что облик
его был исполнен врожденного изящества и благородства
и вполне соответствовал его духовному содержанию и
характеру. <...>
...прибавлю обещанную заметку об отношении Алек
сандра Александровича к животным, В детстве он обо-
57
жал кошек и собак, как многие дети, но тогда уже вкла
дывал в свое отношение к ним какую-то особую нежность
и интерес: он с ними разговаривал, входил в их положе
ние, проводил с ними много времени, всячески их раз
влекая и ублажая. В Шахматове держали обыкновенно
двух или трех дворовых псов, с которыми Саша водил
постоянную дружбу. Бывало, заглянешь утром в надвор
ное окно и, если Саши нет в комнате, непременно уви
дишь его у крыльца на корточках, а около него реют три
мохнатых хвоста и с особой настойчивостью сует ему
лапу его любимец, огромный черно-желтый Арапка.
Собаки, разумеется, обожали Сашу. Однажды летом,
после смерти моих родителей, когда Саша был уже же
нат, в Шахматове оказались две таксы. Одну из них при
везла из Петербурга Сашина мать, другую я. Первая
такса, Краб, была толста и добродушна, мой Пик был
худой, с безумными страстями и мрачным характером.
Он перенес тяжелое испытание, потеряв любимого хозяи
на, — это была дедушкина собака. Обе таксы не отходили
от Саши. Молодые Блоки жили в отдельном флигеле с
садиком, отделенным от двора забором и калиткой. Саша
вставал довольно поздно. Нужно было видеть, с каким
отчаянно грустным видом лежали обе таксы по утрам на
дорожке около флигеля. Они дожидались, когда взойдет
их солнце. Когда же Саша появлялся в низком окне и
подавал голос, собаки бросались с радостным визгом и
прыгали на подоконник или прямо в руки своего боже
ства. Саша брал их во флигель и вместе с ними прихо
дил в большой дом пить чай.
При жизни моих родителей в доме было довольно-та
ки беспорядочно и грязновато, но после их смерти, осо
бенно с той поры, когда старый дом был блистательно
отремонтирован заново, Сашина мать завела везде неве
роятную чистоту и порядок. Прежде, бывало, не только
комнатные, но и дворовые собаки входили в дом, а ком
натным позволялось валяться на всей мебели. Теперь же
дворовых псов совсем не пускали в дом, а таксам строго
воспрещалось скакать на мягкую мебель. Но так было
только в начале лета. Понемногу эти строгие правила
нарушались Сашей. Таксы как бы нечаянно оказывались
то на кресле, то на диване. Мать слабо боролась, но по
том, разумеется, уступала, и к осени, как раз в самое
грязное время года, дело кончалось тем, что ничто уже
не возбранялось этим счастливцам.
58
В гостиной, угловой солнечной комнате, выходившей
окнами в сад, занимал одну стену огромный четырех
угольный диван с двумя валиками. Помню один осенний
вечер, когда Саша, разлегшись на этом диване во весь
свой рост, в русской красной рубашке и в высоких сапо
гах, пригласил такс прыгнуть на диван, что они с востор
гом исполнили. Затем обе были разложены по бокам его
так, что головы их приходились у него под мышками, и
так в блаженном покое пребывали до самого чая. Оп
нежно разговаривал с ними, и никто из присутствующих
и не думал противиться этому баловню и чародею, так
как смотреть на его забавы с собаками и слушать его
разговоры с ними было сущее наслаждение.
Бывали еще и такие случаи: дверь со двора в столо
вую отворялась, и оттуда выходил улыбающийся Саша, а
за ним несмело и конфузливо выступал сын уже покой
ного Арапки — Бучка, очень похожий на него, но немно
го поменьше ростом. Он и сам понимал, что ему, столь
грязному и вонючему цепному псу, не место в чистых
господских комнатах, но Саша ласково приглашал его за
собой, говоря: «Ну, иди, иди сюда, комнатная собачка!»
Повертевшись в комнате, Бучка сам уходил обратно и
уже на крыльце получал от Саши лакомое угощение в
виде хлеба с маслом или сдобных лепешек.
В то время мой Пик (угрюмая такса) уже был по
койник. Он погиб от болезни сердца в Шахматове и тро