сам подсчитывал в рукописи строки, как сказали мне
потом, чтобы не подвергнуть возможности заражения слу
жащих редакции, и сам принес мне деньги на дом — чер
та самоотверженности в человеке, обычно осторожном и,
в отношении болезней, мнительном.
У меня хранится копия с письма, посланного А. А.
в сентябре 1918 года одному из народных комиссаров,
2*
35
человеку, близкому к литературе. В письме этом, напи
санном по моей просьбе, А. А. излагает обстоятельства
ареста одного из моих знакомых и, высказывая свою
уверенность в его непричастности к политике, просит со
действия к скорейшему разъяснению дела 41.
Одно из последних, написанных А. А., писем касает
ся участи писательницы 42, впавшей в бедственное поло
жение. Заканчивая счеты с жизнью, А. А. но уходил до
конца в себя и тревожился о судьбе человека, вовсе ему
чужого.
На глазах у всех нас умирал Блок — и мы долго это
го не замечали. Человек, звавший к вере, заклинавший
нас: «Слушайте музыку революции!», раньше многих
других эту веру утратил. С нею утратился ритм души, но
долго еще, крепко спаянная с отлетающей душой, боро
лась земная его природа. Тяготы и обиды не миновали
А. А.; скудость наших дней соприкоснулась вплотную с
его обиходом; не испытывая, по неоднократным его за
верениям, голода, он, однако, сократил свои потребности
до минимума; трогательно тосковал по временам о «на
стоящем» чае, отравлял себя популярным ядом наших
дней — сахарином, выносил свои книги на продажу и в
феврале этого года, с мучительною тревогою в глазах,
высчитывал, что ему понадобится, чтобы прожить месяц
с семьей, один мильон! «Все бы ничего, но иногда очень
хочется в и н а » , — говорил он, улыбаясь с к р о м н о , — и
только перед смертью попробовал этого, с невероятным
трудом добытого вина.
Не забыть мне тоскливой растерянности, владевшей
всегда сдержанным А. А. в дни, когда пытался он без
успешно отстоять свои права на скромную квартиру, с
которой он сжился за много лет и из которой его, в кон
це концов, все-таки выселили. «Относитесь б е з л и ч н о » , —
не без жестокости шутил я, и он только улыбался в
ответ, с легким вздохом,
«Чт о бы вам выехать за границу месяца на два, на
три, отдохнуть, пожить другою жизнью? — сказал я од
нажды А. А. — Ведь вас бы отпустили...» — «Отпустили
бы... я могу уехать, и деньги там есть для меня... в Гер
мании должен получить до восьмидесяти тысяч марок, но
нет... совсем не х о ч е т с я » , — ответил о н , — а это были
36
трудные дни, когда уходили и вера и надежда и остава
лись одна любовь.
Силы душевные постепенно изменяли А. А.; но лишь
в марте этого года, после краткого подъема, увидел я его
человечески грустным и расстроенным. Необычайное
физическое здоровье надломилось; заговорили, впервые
внятным для окружающих языком, «старинные болез
ни» 43. Перед Пасхою, в апреле 1921 года, жаловался он
на боль в ногах, подозревая подагру, «чувствовал» серд
це; поднявшись во второй этаж «Всемирной литературы»,
садился на стул, утомленный.
Многим, я полагаю, памятен вечер Блока в Большом
драматическом (б. Малом) театре, 25 апреля 1921 года.
Зал был переполнен; сошлись и друзья и недруги, теря
ясь в толпе любопытных и равнодушных. Необычайная
мрачность царила в театре, слабо освещенном со сцены
синеватым светом. Звонкий голос К. И. Чуковского, зна
комившего публику с Блоком наших дней, звучал на этот
раз глухо и неуверенно; чувствовалась торопливость —
и даже некоторая тревога. Этого настроения не развеял
появившийся на эстраде Блок. Слышавшие его в другие
дни знают, что не так, как в этот вечер, переживал он
читаемые стихи. За привычной уже суровостью облика
не замечалось сосредоточенности и страсти; в голосе,
внятном и ровном, как всегда, не было животворящей
силы. Читал он немного и недолго; на требование но
вых стихов отвечал, выходя из боковой кулисы, корот
кими поклонами и неохотно читал вновь; только выйдя
в последний раз к рампе, с воткнутым в петлицу
цветком, улыбнулся собравшимся внизу слабо и болез
ненно.
Через день встретил я его в редакции «Всемирной
литературы» — в последний раз в жизни. На вопрос од
ной из служащих редакции— почему он так мало читал,
А. А. хмуро и как-то не по-обычному рассеянно прогово
рил: «Что ж... довольно...» — и ушел в другую комнату.
Мой последний разговор с ним оказался делового свой