И принял смертную истому
Как незаслуженный покой.
96
К. АРСЕНЕВА
ВОСПОМИНАНИЯ О БЛОКЕ
Это было в ранней юности, в пору первых поэтиче
ских опытов.
Я только что приехала в Петербург и жила, вместе
с подругой, на Средней Подъяческой. А неподалеку, за
каналом, была Офицерская и квартира Блока.
Тогда магия его поэзии была связана для нас с фан
тастикой этого северного города. Мы часто бродили по
Офицерской. Однажды вечером, проходя мимо его окон,
мы видели сквозь прозрачную занавеску, как он стоял,
прислонясь к стене, и читал. Тень его падала на дверь и
казалась очень высокой.
Наискось от нашей квартиры была аптека. Нам каза
лось всегда, что та самая:
Ночь, улица, фонарь, аптека...
Помню вечер на Бестужевских курсах. Сначала чита
ли Северянин и Ахматова. Молодежь очень тепло при
нимала их, особенно Анну Ахматову. Потом вышел он.
Неожиданным было первое впечатление. Казалось по
портретам, что он должен быть выше и красивее. Но как
только зазвучал его голос (трудно забыть этот голос),
лицо его стало прекрасным, и стихи уже владели нами:
О доблестях, о подвигах, о славе... 7
Помню еще вечер в Тенишевском: ставили «Бала
ганчик» и «Незнакомку». Арена, наподобие цирковой,
была усыпана песком. На ней возвышался изогнутый
крутой дугой мост, и над ним висела на длинном стебле
электрическая звезда. Незнакомку играла Менделеева-
4 А. Блок в восп. совр., т. 2
97
Блок 1. А он? Он сидел в амфитеатре, и рядом с ним
была его новая муза, воспетая им в цикле «Кармен».
Его строгое лицо выражало и нежность.
Позднее я послала ему в рукописи на отзыв книгу
своих стихов 2, указав телефон и адрес. Прошло десять
дней. Однажды во время обеда меня позвали к телефону.
Это был Блок. Он говорил со мной почти час. Не зная,
кто это, родные недоумевали. Друзья не могли дозвонить
ся. А я слушала о том, что его уже давно не вол
нует фантастика Петербурга, пусть даже в хороших ли
рических стихах. Он говорил об акмеизме, о том, что
считает его формалистическим и ненужным течением.
В заключение сказал несколько теплых слов о моих
стихах и просил прислать ему книгу перед отдачей
в печать.
В августе того же года 3 я шла по Фонтанке в типо
графию, где печаталась книга, и вдруг увидела его на
углу. Он стоял в черном пальто и мягкой серой шляпе.
Он не знал меня в лицо. Робость овладела мною, но так
хотелось поговорить с ним, что я вдруг с отчаянной ре
шимостью подошла к нему. Поняв, кто я, он ласково
улыбнулся, спросил о книге, просил прислать ее, когда
выйдет. Потом сказал, что сейчас не пишет стихов, по
тому что — война, и писать не хочется, что нужно быть
на фронте и что он собирается ехать туда. Он говорил,
что это долг каждого и что в тяжелое для родины время
нужно быть не только поэтом, но и гражданином.
Несколько раз я порывалась проститься с ним, не
зная, кого он ждет. Заметив это, он улыбнулся и сказал:
— Не торопитесь, я жду товарища: мы можем еще
поговорить, пока он придет.
Он сказал еще, что судьба России важнее всех судеб
поэзии.
Я навсегда запомнила этот короткий разговор.
А. МГЕБРОВ
ИЗ КНИГИ «ЖИЗНЬ В ТЕАТРЕ»
Однажды я навестил его в один из тех дней, когда в
душе начинают пробуждаться первые, неясные, но свет
лые весенние зовы 1. Я зашел к Блоку вечером, и
мы просидели с ним всю ночь до утра. Это ночное бдение
глубоко сохранилось в моей памяти...
Блок был тогда совсем один в квартире. Почему-то он
был в ту ночь необыкновенно напряжен. Он сидел напро
тив меня, с полузакрытыми глазами, освещенный мягким
светом настольной лампы, и лицо его было бледно, почти
пергаментно. Чрезвычайно напряженно, очень медленно
и долго он говорил, и казалось, какая-то упорная, боль
шая мысль сверлила ему мозг...
Блок был вообще большим, если можно так выразить
ся, тугодумом, разумеется, в глубоком значении этого
слова; мысль медленно работала в нем оттого, что роди
лась из самой глубины его существа, и вот отсюда —
вся его напряженность и медлительность слов, как будто
каждое слово, когда он говорил, тяжелыми каплями па
дало с его уст.
В этот раз Блок уговаривал меня стать клоуном. Он
искренно и горячо уверял, что цирк — лучшая арена для
художника-артиста. «Смех сквозь слезы...» — много раз
повторял он и с необыкновенной любовью говорил имен