Курсистка прислала
Рукопись с тучей эпиграфов
(Из Надсона и символистов). .. 8
Я со слезами клянусь, что эпиграфов из Надсо
на — не было. И вообще никаких эпиграфов — даже из
символистов...
Проходит день-два,— и мне подают белый конверт.
Мой адрес и имя поставлены неизвестной, уверенной ру
кой. Крупные буквы четки, изящны, закруглены. Я ни
когда не видела этого почерка, но у меня нет сомнения,
что это тот, тот самый, единственный в мире. Почему-то
я зажигаю электричество среди бела дня; иду к телефо
ну, по пути опрокидывая стулья, читаю, читаю по теле
фону любимой подруге... Письмо — белый листок, сло
женный пополам. По четырем страницам бегут редкие
разгонистые строки. А в конце четвертой страницы —
полная подпись без сокращений, два слова, которые
звучат как музыка: «Александр Блок»...
«О, глупое сердце, смеющийся мальчик! Когда пере
станешь ты биться?» 9
Многоуважаемая Елена Михайловна!
Сейчас я просматривал Ваши стихи. Они не поразили
меня особой оригинальностью и новизной, но они напев
ны, в них есть искренность и какая-то мера.
105
По-видимому, Вы много читали современных поэтов
и они не всегда хорошо на Вас влияли.
Думаю, что Вы все сделаете сами, и никакие «цени
тели» тут не помогут.
Вы пишете, что я вначале тоже нуждался в чьем-то
совете. Не думаю. Может быть, и был такой момент, но
я его не заметил, не помню. Моих ранних стихов я ни
кому не читал. Показывал только матери, с которой осо
бенно близок.
Хочу Вам сказать одно: все, самое нужное в жизни,
человек делает сам, через себя и через большее, чем он
сам (любовь, вера).
Думаю, что Вы понимаете, потому что относитесь
к жизни серьезно.
Александр Блок.
Если стихи Вам нужны, я могу вернуть.
Когда рассеялся туман первого восторга, я опять на
писала ему. Поблагодарила за внимание, поблагодарила
«за урок» (при всей юной самонадеянности, я все же
поняла, что дан мне урок нешуточный) и упомянула,
что мне хотелось бы получить обратно стихи. Еще день-
два — и опять письмо в белом конверте, на этот раз —
заказное, полновесное. В письме — мои стихи; и почти
на каждой странице — признак того, что их не «просмат
ривали», а ответственно и внимательно читали. Кое-что
обведено тонкой чертой, иное заключено в скобки, а в
одном месте его карандаш сердито отчеркнул две строч
ки и против них четко написал: «Этого нельзя». Это —
именно те строчки, где неуклюжий, неловкий оборот соз
давал, как я поняла позже, впечатление двусмысленно
сти.
Как потом разглядывала, как изучала я эти его еле
заметные черточки, скобки! Это был мой «литературный
институт». Это был его отстоявшийся, проверенный опыт,
который поэт с беспримерной добротой хотел передать
незнакомой девчонке, полуребенку. И, наперекор соб
ственному утверждению о том, что «никакие ценители
тут не п о м о г у т » , — он помог мне, как никто.
В стихи была вложена записка — на таком же белом
листке, и с таким же учтивым обращением «Многоува
жаемая Елена Михайловна!». Записка была недлинная.
Она вся состояла из трех строчек:
106
«В каждом человеке несколько людей, и все они
между собой борются. И не всегда достойнейший побеж
дает. Но часто жизнь сама разрешает то, что казалось
всего неразрешимей».
Это как будто бы не имело прямого отношения ни к
моему письму, ни к моим стихам. Я приняла это, как
ответ на какой-то незаданный в о п р о с , — отклик на какие-
то глубоко и скрыто зреющие полуосознанные мысли.
В дальнейшем моя судьба сложилась очень неровно.
В прихотливых жизненных перипетиях я утратила дра
гоценные страницы, исписанные почерком Блока; и те
перь письмена эти хранятся единственно в моей памяти.
Но — «песня — песнью все пребудет...» 10. А Песня Судь
бы звучит многими голосами; в их числе и симфониче
ский голос Блока, и мой т о г д а ш н и й , — неуверенный, мла
денчески слабый, но все же озвученный временем го¬
лос.
ВС. РОЖДЕСТВЕНСКИЙ
ИЗ КНИГИ «СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ»
(Рассказ Сергея Есенина
в изложении Вс. Рождественского)
В середине лета 1924 года случилось так, что нам
с Есениным надо было ехать вместе в Детское Село.
<...>
В вагоне мы много говорили о Москве, и меня удиви
ло, что на этот раз он отзывался о многих своих мос