красного своей юностью, растерянного от того, что его
выбили из настроения Ромео, в котором он шел с лют
ней к Изоре, и, наконец, все эти подготовительные полу
тона переходили в покой Изоры — открытый звук голоса
с оттенком радости, когда она поет песню и счастлива,
что нашла ее. И сразу же радость сменяется отчаянием
при словах: «Не помню дальше». В этой сцене автор и
Изору, и Алису, и Алискана передавал полным, откры
тым голосом. В его чтении для Изоры были очень ха
рактерны быстрые смены настроений.
В фойе царила напряженная тишина. Глаза всех
были устремлены на этого человека, стоявшего с подня
той головой, с лучистыми голубыми глазами, и какое-то
особое внимание было на лицах всех слушающих. Мы
боялись пропустить хоть одно слово, хоть одну интона
цию, ловили, впитывали в себя, стремясь проникнуть
в глубину произведения, понять поэта.
Блок стоял поодаль от большого стола, за которым
мы сидели. Он читал наизусть, и каждое движение,
взгляд его были значительны: Бертран — плечи и голова
опущены, глаза смотрят исподлобья, точно что-то давит
шею; Гаэтан — весь прямой, как стрела, готовый взле
теть куда-то с высоко поднятой головой и лучистым, яс
ным взглядом. Эти два пластических образа очень хоро
шо запомнились мне. Так ярко и четко Блок их вопло
щал. При этом все было очень просто. Театральность,
122
декламация совершенно отсутствовали. Он точно пере
носился в мир своего произведения, где жило и действо¬
вали его герои, с их чувствами и страстями. Переходы
от одного лица к другому были незаметны, не нарочиты,
их разделяли паузы, во время которых без слов кончал
жить один и начинал другой. Они рождались естественно
и просто, так же, как переход от стиха к ритмической
прозе. Блок не играл, а вызывал в них жизнь, и они
жили. В чтении Блока все было так просто, правдиво,
что нельзя было себе представить, как бы иначе могли
говорить эти люди, уже виделось, как они ходят, какие
у них голоса, какие у них глаза, вообще — какие они.
Блок окончил чтение. Некоторое время стояла какая-
то особая тишина, точно все боялись нарушить ту атмо
сферу творческого вдохновения, которую принес с собой
автор. Блок сел и опустил глаза, спокойно закрыв книгу,
глухо произнес: «Конец». Казалось, точно он откуда-то
сверху спустился к нам вниз. Он был взволнован чтени
ем, молчание не нарушалось еще несколько минут. По
том начались восторженные высказывания, стали зада
ваться разные вопросы, актеры встали и окружили ав
тора. Пьеса всех увлекла, понравилась — это было ясно.
Блок, смущенный и радостный, принимал скромно и как-
то сконфуженно высказываемые ему похвалы. Константин
Сергеевич Станиславский крепко жал ему руку. Подо
шла и я к Александру Александровичу и сказала ему,
что я счастлива, что меня назначили на роль Изоры. Он
очень внимательно посмотрел на меня, точно желая убе
диться, что это — просто любезность или я действитель
но говорю искренно, и ответил: «Да, да, я знаю».
Я продолжала: «Я очень бы хотела о многом поговорить
с вами, Александр Александрович. Боюсь я этой роли,
но очень хочу ее и г р а т ь » . — «Что же вас пугает?» — спро
сил Блок. Я ответила: «Да вот она испанка, а я не
знаю, не очень ли я северная. Чтение дало мне очень
много, но все-таки хочется услыхать от автора более
подробно о характере и чертах его героини».
Блок улыбнулся своей светлой улыбкой. Мы уже
вышли из фойе и шли по коридору театра к выходу.
Александр Александрович сказал: «Вы говорили — вас
увлекает роль, так что же, давайте создавать этот образ.
Я рад, что вам Изора нравится, а я боялся. Ведь сцены
короткие, и слов не так много». Я ответила: «Да ведь
дело не в словах, для актрисы-художника важнее то, что
123
между слов, по-моему, в этом жизнь роли. Вот, например,
сегодня паузы во время вашего чтения очень много гово
рили». Мы вышли на улицу. Темой нашей беседы был
взгляд Блока на живую Изору. В ней прежде всего надо
искать волнение и порывы молодой женской души, кото
р а я томится в высоких стенах тяжелого средневекового
замка, такого же четырехугольного и тупого, как сам
граф Арчимбаут. Ревнивый дурак-муж ей чужд и далек.
Изора — натура одаренная, она чувствует природу так,
как ее может чувствовать дитя народа. Весна будит в
ней стремление вырваться за стены замка, в поля и луга.
Недаром она так любила, до того как услыхала песнь