правы, и я обязан возразить вам.
Приближалась ночь. Я хотел спать, но Ал. Ал. все
продолжал говорить, причем в его словах уже звучали
резко осуждающие нотки. Чувствовалось, что Блок твер
до сознает свою личную ответственность и ему хочется
поэтому выговориться до конца.
Ссылка на Купреянова лишь подтверждала сказанное,
так как Ал. Ал. его весьма ценил, рано почувствовал в
нем подлинного художника и особенно внимательно при
слушивался к его высказываниям о событиях, так как Куп¬
реянов в то время был на военной службе, а Блока осо
бенно интересовали настроения именно в военных кругах.
Блок закурил, молча походил по комнате, а затем,
остановившись, продолжал:
— Людям моего поколения, пережившим в сознатель
ном возрасте то, что пришлось пережить и вам, не за
быть многого... А все эти «уходы» — но что иное, как же
лание «забыться», закрывание глаз. И я думаю, нам сле
довало бы, перестав «по-барски» мечтать, смело и открыто
взглянуть в глаза правде. Лично я уже не испытываю
* Купреянов Николай Николаевич, даровитый молодой худож
ник, умерший в 1933 году. Блок был с ним в дальнем родстве (по
отцу), о чем, вероятно, не подозревал. ( Примеч. М. Бабенчикова. )
172
страха перед правдой и не боюсь торжества нового, так
как хорошо знаю, что это новое, вы увидите, будет
совершенно иным — не Романовым, не Пестелем, не
Пугачевым 23. Его создаст сам державный народ, един
ственно способный обеспечить себе действительно светлое
будущее.
Весь этот ночной разговор настолько врезался в мою
память, что я, вернувшись домой, тотчас же бегло запи
сал его.
На следующее утро, когда мы встретились с Блоком,
он заговорил со мной о совершенно посторонних вещах и
только раз, язвительно усмехнувшись, спросил:
— А вас не очень задела моя вчерашняя жестокость?
Прошло еще несколько дней, в течение которых, бесе
дуя с Ал. Ал., мы не касались нашей, ставшей уже ос
новной, темы.
Наконец, 4 сентября, в тот самый день, когда Блок за
писал в своем дневнике: «Если что-нибудь вообще будет,
то и я удалюсь в жизнь, не частную, а «художническую»,
умудренный опытом и «пообтесанный», — я был снова у
Ал. Ал. Блок казался более утомленным, чем в предыду
щие дни, но его все же тянуло к продолжению разговора.
— Ну, хорошо, декабризм, говорите в ы , — начал он
прерванную б е с е д у , — а вот шестидесятые — семидесятые
годы? Или вы их выкидываете совсем? Это большая ошиб
ка. Без шестидесятых—семидесятых годов немыслима ни
промышленность, ни «Новая Америка». Мне лично они не
нужны, но упускать их из вида никак нельзя. Вообще я
очень многое понял за последнее время. Понял то, что
лишь смутно сознавал до сих пор. Так, для людей моего
возраста, например, чрезвычайно важен еврейский вопрос.
Собственно, даже не он, а тот ужас, который связан с
ним. Между тем раньше я не придавал ему особенного
значения и теперь отчетливо вижу свою ошибку. Я очень
рад закрытию «Нового времени». Ведь вы не испытали
многого. И вы не знаете, что это за темные, бесовские
силы. Лично у меня с этой грязной и смрадной клоакой
связаны самые тяжелые воспоминания. С ней следовало
бы разделаться уже давно, и будь на то моя воля, я оце
пил бы Эртелев переулок, сжег бы все это проклятое
гнездо, Настасью 24 упрятал бы в публичный дом, а всех
остальных заключил в Петропавловку.
— С каждым днем все происходящее вызывает у меня
все большее отвращение. Мне претит лиризм Керен-
173
ского, его вечное «парение» в воздухе, беспочвенность и
бессодержательность его истерических выступлений.
— Мне больно, горько и стыдно за теперешнюю судьбу
умного народа, за его ничем не заслуженные унижения.
— Что касается корниловщины, то это уже совсем
мрачная сила, и я не вижу большой разницы между ней
и той гнусной и злой распутинщиной, которая, к сожале
нию, еще отравляет своим страшным зловонием разре
женный воздух. Будущее бесконечно далеко от них.
А жить надо для будущего.
Блок замолчал, устремив свой взгляд куда-то вдаль,
и его гордый, чеканный профиль, напоминавший профиль
Данте с флорентийской фрески в Барджелло, четко вы
рисовывался на светлом фоне стены.
Через несколько дней, когда я снова пришел к Блоку,
Ал. Ал., бегло посмотрев мою работу и отложив ее в сто
рону, взволнованно заговорил:
— Все это время я очень много думал о наших бесе