гим и в списке телефонных абонентов не значился. Вспо
минаю осенний день, когда, не предупредив, зашел я к
А. А. на Галерную. Прислуга сообщила, что хозяина нет
дома, и лишь через две-три минуты догнала меня на ули
це. А. А. был дома, один, но боялся нежданных посеще
ний...
Драмою «Фаина» («Песня Судьбы») закончился пе
риод бурь. В ней, в ее последних строках, в песне путни
ка — весть о России, возврат к надежде. Эту драму чи
тал он, собрав многочисленное общество, у себя на
дому, 1 мая 1908 года. («Если не боитесь длинного чте
ния, приходите, пожалуйста...» — черта обычной скром
ности в пригласительном письме от 28 апреля.) В чтении
«Фаины», в словах этой драмы, мучительной, слишком
личной, литературно не удавшейся, чувствовалась и бо
лезненно воспринималась ужасающая усталость; по окон
чании чтения А. А., сохраняя, как всегда, пристальное
внимание к словам присутствующих, не примкнул, одна
ко, к завязавшейся беседе и слушал молча. Мелочь: бу
дучи в некоторой мере специалистом, я «в обуви ошибку
указал» 10 — отметил, что локомотивы, фигурирующие в
выставочном зале, не могут быть «с большими маховыми
колесами», как прочитал автор; А. А. пытался отстоять
свое понимание, но затем, признав мое превосходство,
тут же заменил маховые колеса ведущими.
Личные обстоятельства надолго затем отвлекли меня
от литературной жизни, и с 1909 по 1913 год встречи мои
с Блоком были редкими и случайными. С неослабева-
20
ющим интересом встречая каждое его новое слово, изда
ли следя за его жизнью, храня к нему благоговейную
любовь, я уклонялся в то время, в силу тягостного своего
душевного состояния, от непосредственной близости с
А. А. и с мучительным чувством отклонял при встречах
его дружеские приглашения. Помню его за эти годы в
различных обликах. Ранней весною 1909 года встретился
он мне на Невском проспекте с потемневшим взором, с
неуловимою судорогою в чертах прекрасного, гордого
лица и в коротком разговоре сообщил о рождении и
смерти сына 11, чуть заметная пена появлялась и исче
зала в уголках губ. На первом представлении «Пеллеаса
и Мелизанды» 12 сидел он в партере рядом с женою,
являя и осанкою, и выражением лица, и изяществом ко
стюма вид величия и красоты; в цирке Чинизелли, в
зимнем пальто и в каракулевой шапке, наклонялся к
барьеру, внимательно всматриваясь в движения борцов;.
и — припоминаю смутно — видел я его в угарный ночной
час, в обстановке перворазрядного ресторана, в обществе
приятеля-поэта, перед бутылкою шампанского; подносил
ему розы и чувствовал на себе его нежную улыбку, его
внимательный взор... Так продолжалось до 1914 года, ког
да тяжелая нервная болезнь разлучила меня с Петербур
гом — и с Блоком.
В санатории под Москвою, в июне 1914 года, получил
я, в ответ на письмо и на стихи, посланные Блоку 13,
письмо из с. Шахматова, ценное для меня по силе друже
ского сочувствия и показательное в отношении душев
ного склада автора. Привожу это письмо в части, пред
ставляющей общий интерес:
«Письмо Ваше почти месяц лежит передо мной, оно
так необычно, что я не хочу даже извиняться перед
Вами в том, что медлю с ответом 14. И сейчас не нахожу
настоящих слов. Конечно, я не удивляюсь, как Вы пи
шете, что Вы лечитесь. Во многие леченья, особенно —
природные, как солнце, электричество, покой, морская
вода, я очень верю; знаю, что, если захотеть, эти силы
примут в нас участие. Могущество нервных болезней со
стоит в том, что они прежде всего действуют на волю и
заставляют перестать хотеть излечиться; я бывал на этой
границе, но пока что выпадала как раз в ту минуту, ког
да руки опускались, какая-то счастливая карта; надо
21
полагать, что я втайне даже от себя самого страстно ждал
этой счастливой карты.
Часто я думаю: того, чем проникнуто Ваше письмо и
стихи, теперь в мире нет. Даже на языке той эры гово
рить невозможно. Откуда же эта тайная страсть к жиз
ни? Я Вам не хвастаюсь, что она во мне сильна, но и не
лгу, потому что только недавно испытал ее действие 15.
Знали мы то, узнать надо и это: жить «по-человечески»;
после «ученических годов» — «годы странствий»... 16
Воля к жизни восторжествовала, или выпала, может
быть, «счастливая карта». <...>
Квартира на Офицерской, небольшая и незагромож-
денная, как и прежние квартиры. Отличие в том, что
перед окнами не двор, не стена, а простор пустынной