На прощанье он сказал мне:
— Книгу вашу я просмотрю, но не скоро: недельки
через две-три или через месяц. У вас есть в квартире
телефон?
— Нет, но у меня есть телефон служебный.
Александр Александрович записал номер моего слу
жебного телефона. Затем мы простились, и он проводил
меня до дверей квартиры.
Прошло более месяца, а от Блока ответа не было.
Тогда я написал ему письмо, в котором напомнил о себе
и, между прочим, черкнул несколько строк об указанном
выше письме рабочего, приведенном в статье Александра
Александровича и полном нападок на писательские верхи.
Я высказал мысль, что не все, вышедшие из низов, так
относятся к писателям.
Спустя неделю после этого 7, однажды вечером, меня
зовут к телефону в лазарете. Подхожу, беру трубку и
слышу голос Блока:
— Это вы, Александр Дмитриевич?
— Я, Александр Александрович.
7 А. Блок в восп. совр., т. 2 193
— Что вы мне хотели сказать об отношении рабочего
к интеллигенции?
— Вот что, Александр Александрович: как я и писал
вам, подобные явления единичные; большинство же на
родной интеллигенции относится не так к литературным
верхам.
— Но доказательства?
— Доказательство — я сам. Я сам вышел из низов.
Почему у меня нет подобного озлобления?
— Вы — не то. Вы — не народ в собственном смысле
этого слова. Вы человек интеллигентный. Между нами
нет неравенства духовного. Пользуясь случаем, разреши
те мне сказать вам несколько слов о ваших стихах, тем
более что у меня нет времени написать вам об этом. Да
в письме как-то и не выскажешь всего, что скажется на
словах. Разрешите мне сказать все, что я о вас думаю.
Мы друг друга не знаем. Может быть, не встретимся
больше никогда, и мне хотелось бы вам сказать правди
вое слово.
— Пожалуйста!
— Вчера вечером я взял вашу книгу, и как-то сразу
ваши стихи вошли в мою душу. Я удивился, как это вы,
такой пожилой человек (мне было в то время лишь три
дцать четыре года), могли так молодо, так проникновенно
написать о природе. Но потом я обратил внимание на
даты стихов и понял, что так пишут только в годы мо
лодости и больше никогда. Мне кажется, что больше вы
так не напишете уже. Мне родственны ваши мотивы,
я сам люблю природу и тоже теперь по-прежнему не
могу писать о ней. Но чем дальше я читал вашу книгу,
тем более охватывало меня жуткое чувство какой-то
беспросветности. Я говорю не о тех стихах, полных сухой
и черствой схоластики: они чужды мне. Я говорю о сти
хах, отражающих ваши душевные переживания. Мне
казалось, что вы утратили душу, и уже не душа у вас,
в какие-то обрывки, лохмотья души 8. Вы ужасно одино
кий, безрадостный, беспросветный человек. Я таких не
знаю в русской литературе. У Сологуба были падения,
подобные вашим, но у него есть и душевные просветы,
которые так опьяняют после душевных падений. У вас
же их нет. Мне самому свойственны были душевные па
дения и разочарования, но всегда была надежда на ду
ховное возрождение, а у вас ее нет. С тяжелым чувством
я оставил вашу книгу. Некоторые страницы ее не нужно
194
никогда печатать; хорошо, что они не видали света. Но
в вас подкупает искренность, и она примиряет с вами.
Я прошу вас списать мне по вашему выбору несколько
стихов, в том числе и посвященные мне стихи, которые
мне нравятся и за которые вас благодарю. Ну, довольны
ли вы сказанным мной?
— Спасибо вам, Александр Александрович! Не отка
жите и мне черкнуть на память о вас хотя бы одно из сти
хотворений ваших.
— Хорошо! До свиданья!
Больше я не встречался с Александром Александро
вичем. Я переслал ему по почте несколько своих стихо
творений и в свою очередь получил от него стихотворе
ние с надписью: «Александру Дмитриевичу Сумарокову
на память об авторе этих строк»:
КОРШУН
Чертя за кругом плавный круг,
Над сонным лугом коршун кружит
И смотрит на пустынный л у г . —
В избушке мать над сыном тужит:
«На хлеба, на, на грудь, соси,
Расти, покорствуй, крест неси».
Идут века, шумит война,
Встает мятеж, горят деревни,
А ты — все та ж, моя страна,
В красе заплаканной и д р е в н е й . —
Доколе матери тужить?
Доколе коршуну кружить?
1916
ВСЕВОЛОД РОЖДЕСТВЕНСКИЙ
АЛЕКСАНДР БЛОК
Простим угрюмство — разве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь — дитя добра и света,
Он весь — свободы торжество!
Ал. Блок