него.
Но передовое студенчество приветствовало поэму вос
торженно. Это было первое литературное произведение,
талантливо и вдохновенно утверждавшее правду больше
виков. И никого не смущал образ Христа, ведущего за
собой революцию. В поэтике Блока это было привычным
и всем понятным символом.
Чтение «Двенадцати» прошло триумфально. Острые
слова поэмы яростно хлестали публику первых рядов
и вызывали живейший отклик демократической галерки.
Все в ней было русское, родное, сегодняшнее... Сквозь
простую трагическую историю парня, загубившего душу
«из-за Катькиной любви», проступала ненависть к сытым
толстосумам, «святая злоба» революции, готовой в вих
рях своей победоносной вьюги смести до основания ста
рый мир насилия и несправедливости.
В маленькой комнатушке за кулисами, куда глухо
доносились аплодисменты взволнованного зала, было
тесно и шумно. Среди участников концерта и любителей
литературы уже закипал и разгорался беспорядочный
спор. Почтенный профессор словесности, известный «ли
берал», поблескивая золотыми очками и важно растяги
вая слова, доказывал своему собеседнику, что в поэме
Блока нет ничего нового и интересного «с точки зрения
развития литературных жанров».
— Это внешнее подражание Некрасову, милый мой,
это почти его «Коробейники», только усложненные совре
менной песней городских окраин и бытовой скороговор
кой. Форма произведения мне совершенно ясна. Но идея...
идея... что Блок хотел сказать своим Христом? Неужели
198
автору нужно было оправдать все происходящее? Не по
нимаю. Решительно отказываюсь понять.
— Профессор, революция не делается в белых пер
чатках.
— Знаю, любезнейший, знаю... Но при чем тут изящ
ная словесность?
И вдруг все замолчали. В комнату вошел Блок. Перед
ним расступились недоброжелательно. Кое-кто демонст
ративно повернулся спиной. Бородатый человек в узком
форменном сюртуке отвел протянутую было руку и с
деланным равнодушием принялся разглядывать что-то
на противоположной стене.
Блок остановился посреди комнаты, как бы не ре
шаясь идти дальше.
— В з г л я н и т е , — прошипел своему соседу п р о ф е с с о р , —
какая у него виноватая спина...
Этот довольно явственный шепот не мог не дойти до
ушей Блока. Он резко повернулся и почти в упор взгля
нул на говорившего. И тут я впервые близко увидел его
лицо. Оно было безмерно уставшим и, как мне показа
лось тогда, покрытым паутиной презрительного равно
душия. Не торопясь, холодно и несколько дерзко Блок
обвел взглядом присутствующих. Все, потупившись, мол
чали. Молчал и он, видимо чего-то выжидая, готовый ко
всему. Горько дрогнули уголки его тяжелого скорбного
рта.
Тягостная тишина висела над еще минуту назад
шумной комнатой.
В это мгновение меня словно что-то толкнуло. С юно
шески неловкой порывистостью я шагнул к Блоку и
схватил его бессильно повисшую руку.
— Александр Александрович! Это замечательно! Это
нельзя слушать без в о л н е н и я . . . — прошептал я, чувствуя,
что слова не повинуются мне и летят, опережая мысль.
Я говорил уже не помню что, подчиняясь единственному
стремлению — высказать все, все, что обуревало меня в
то незабываемое мгновение. Блок слушал молча. И вдруг
улыбнулся. Глаза его согрелись, и я узнал в них что-то
от свежести его юношеских портретов. Моя ладонь по
чувствовала слабое, но горячее пожатие.
Вокруг нас зашумела, задвигалась толпа и засло
нила от меня внешне спокойную и вместе с тем напря
женную, как натянутая струна, фигуру Блока.
199
* * *
В ту же весну начало свою работу основанное
А. М. Горьким издательство «Всемирная литература».
Здесь я вторично встретился с Блоком 3. Он узнал меня
и первый подошел поздороваться.
— Ну как? Вам и в самом деле понравилась моя поэма?
Я начал говорить с прежней горячностью, по он оста
новил меня и перевел разговор на университетские дела.
Он расспрашивал о филологическом факультете, о знако
мых профессорах, о предметах курса. Все это, казалось,
живо интересовало его. Говорил он просто, по-товарищески,
без всякой тени снисхождения к моему юному виду. По
мню, это произвело на меня сильнейшее впечатление.
Блоку вообще было в высшей степени свойственно то,
что принято называть деликатностью, воспитанностью.
Не помню случая, чтобы он дал понять собеседнику, что
в каком-то отношении стоит выше его. И вместе с тем