«Как во время праздников Людовика XVI. Какое страшное предзнаменование!»
Даже очень большому поэту нелегко заниматься стихосложением в парижской суете, поэтому Александр с удвоенной радостью принимает приглашение Фердинанда провести с ним лето в Компьене. Останавливается он не в замке, где слишком шумно, а поблизости — у вдовы егеря, прямо в лесу. Место «называлось Сен-Корнель, для трагедии, как мы видим, имелся прекрасный покровитель!» Работает он упорно, прерываясь лишь для ужинов в замке или для охоты с последующими завтраками на траве. Фердинанд просит его однажды разрезать фазана. Александр уклоняется, обязанность ношения острого оружия по праву принадлежит хирургу Паскье. Фердинанд поражен точностью замечания. Паскье приступает к операции, и «он не сделал бы лучше, будь фазан пациентом, а нож — хирургическим». Фердинанд тоже смотрит на процедуру с улыбкой, но внезапно — неудержимая серия ассоциаций, выброс воспоминаний об осаде Антверпена или об алжирской войне, он вздрагивает:
«Подумать только, что это животное однажды и меня так же расчленит, как расчленяет теперь фазана!»
И так оно и случится. Существует, таким образом, еще одна точка соприкосновения между Александром и Фердинандом: оба достаточно точно предсказывают будущее. К концу сентября работа над «Калигулой» закончена. Александр рассчитывает «на деньги мне на зиму». Он читает пьесу репертуарному Комитету, получает единодушное одобрение, пьеса обладает определенными достоинствами, и, возможно, возместит пять тысяч франков авторского гонорара, плюс расходы на постановку, пять декораций, сто шестьдесят костюмов, двадцать три актера, огромная массовка. Александр хочет, чтобы колесница Калигулы была запряжена четверкой белых лошадей. Пайщики Комеди-Франсез вне себя от возмущения, по их мнению, «Комеди-Франсез не постановочный театр», и это неизменно. Александр бушует, угрожает процессом, пытается договориться, «и в колесницу Калигулы впрягаются женщины, что имело совершенно иной моральный смысл».
Взвинченная атмосфера во время премьеры 26 декабря, — вот что омолодило театр на восемь лет. Все места раскуплены за два месяца вперед, охрана усилена, у входа продаются памятные медали в честь этого исторического вечера. Появление Орлеанской четы, более красивой и молодой, чем та, что присутствовала на премьере «Генриха III». Александр дарит герцогине свою рукопись с рисунками Доза и Буланже. На следующий день он получит в обмен бронзу Бари. Что касается издания пьесы, то оно выйдет с посвящением «незнакомцу, присутствовавшему на премьере», даже самый искушенный республиканец не смог бы более ясно назвать наследника трона.
Приличный текст, роскошная постановка, в роли Калигулы — Лижье, Мессалины — Александрина Нобле, игравшая с чуть заметным английским акцентом в честь Шекспира, конечно, достойное распределение других ролей. Конечно, вполне можно было бы обойтись без Иды в роли Стеллы, христианской девственницы шестнадцати лет, которую Калигула велел похитить, а потом убить, поскольку она слишком сильно ему сопротивлялась. Та, которая получит прозвище «прекраснозадая мученица», говорит в нос, путается в своем длинном платье и несколько раз чуть было не падает под громкий смех всего зала. Клака довершает провал Иды. Александр заплатил главному клакеру по обычному тарифу, плюс дополнительно за каждую тираду Иды, однако полученные последними предписания от актеров оказались слишком противоречивыми: те, кто занят в спектакле, требуют аплодисментов, те же, кто не занят, свиста, и не так-то легко осуществлять одновременно оба действия и таким образом выполнять все полученные заказы.
Критика разделилась на друзей и врагов Александра. Враги берут верх. Жанен, не забывший своего портрета, написанного Александром в «Моих невзгодах в Национальной гвардии», ведет себя так оскорбительно, что Александр посылает ему секундантов. Вызов, не имевший никаких последствий, так как Жанен от дуэли уклонится. Есть еще приятельницы Александра, враги или платонические соперницы Иды. Такова красавица Дельфина де Жирарден, собрат Александра по перу в газете своего мужа, написавшая под псевдонимом «виконт де Лоне» остроумнейшие «Парижские письма». Как актрисе Иде никогда уже не возродиться после следующей характеристики: «Возможно ль при такой-то талии выступать в амплуа инженю? <…> Полнота мадемуазель Иды в роли юной, мечтательной и сентиментальной девицы, всегда одетой в белое, застенчивой девственницы с легкой поступью, ускользающей от подлого похитителя, ангела и сильфиды, которой не хватает лишь крыльев, возмутительна и смехотворна. Надо быть, по крайней мере, транспортабельной, если рассчитываешь, что тебя будут похищать каждый вечер».