Поэтому, когда в 1960-е годы Галич внезапно начал писать свои острые песни и подвергаться за них гонениям, некоторые его старые друзья категорически не приняли «нового», а по сути подлинного Галича, которого они раньше не знали, и приписывали эту перемену его пижонству и желанию прославиться еще больше. Тот же Нагибин записал в своем дневнике 27 декабря 1977 года: «Он запел от тщеславной обиды, а выпелся в мировые менестрели»[317].
Более того, даже жена Галича Ангелина была сначала против этих песен! Бард Александр Мирзаян приводит такие ее слова: «…я ему сказала: “Саша, брось ты эту гитару, тебя народ не поймет”»[318]. Да и сам Галич на первых порах не был уверен в правильности нового пути. Даже спрашивал Фриду Вигдорову (ту самую, которая оставила запись судебного процесса над Иосифом Бродским): «А скажите, Фрида, вы действительно думаете, что в этом что-то есть, что этим стоит заниматься?». На что та «поспешила его уверить, что, конечно же, стоит»[319].
Рассказывая в 1973 году на одном из домашних концертов о своем пути к авторской песне, Галич подробно остановился на запретах, которые были созданы вокруг ряда его пьес: «Самая первая песня, написанная мною после того, как в течение двух с половиной примерно лет у меня подряд запретили три пьесы. Одной из них должен был открываться театр “Современник”, с другой должен был дебютировать режиссер Хейфец, а третья прошла раза два, потом была разгромная статья в “Правде”, ее сняли. В общем, я понял, что так дело не пойдет и что ничего в драматургии по-настоящему я сделать не смогу. И это государственная, так сказать, институция, при которой можно в основном показывать кукиш в кармане, что занятие для некоторых, до какой-то поры, интересное, но потом надоедает — карман рвется. И я решил, что надо поискать… И тогда я просто вернулся к стихам, которые я писал в детстве и в юности, потом на долгие годы перестал их писать».
Первая пьеса, упомянутая Галичем, — это, несомненно, «Матросская тишина». Третья — это, вероятно, «Август», однако разгромные статьи о ней появились не в «Правде», а в «Советской России» (19.02.1960) и в «Советском искусстве» (04.11.1960). А вот что за пьеса, которой должен был дебютировать театральный режиссер Леонид Ефимович Хейфец (в 1962-м поставивший на сцене рижского ТЮЗа свой первый спектакль по пьесе Уильяма Гибсона «Сотворившая чудо»), по-прежнему остается загадкой.
Когда Галич только начал сочинять свои острые песни, писатель и ученый-китаевед Борис Вахтин сказал ему: «Старик, ты идешь на посадку!»[320] Галич понимал это ничуть не хуже. Более того, есть все основания полагать, что «на посадку» он шел сознательно: ему уже настолько осточертела жизнь «благополучного советского холуя», как он сам себя впоследствии называл, что просто отбросил все «тормоза», все сдерживающие факторы, и начал писать то, что хотел.
Однако при кажущейся простоте решения, которое принял Галич, оно было не из легких: многие творческие люди так и не решились порвать с прежней благополучной жизнью.
В «Генеральной репетиции» Галич много места уделит анализу своей допесенной биографии и скажет, что хотя писал песни и раньше, но именно песня «Леночка» явилась началом его «истинного, трудного и счастливого пути». Точно так же он охарактеризует этот момент и в своей передаче на радио «Свобода» от 7 декабря 1974 года: «С этой песни, собственно, и начался мой жизненный путь»[321].
Галич и раньше исполнял песни — как свои (написанные еще для «Города на заре» и военных спектаклей), так и чужие. По словам Валерия Гинзбурга, «он играл на рояле, очень хорошо подбирал. С листа играл какие-то серьезные вещи. В доме у нас всегда было пианино, много всяких нот, в том числе дореволюционных»[322].
Нередко Галич прибегал к помощи брата для того, чтобы восстановить ту или иную песню: «Сашка всегда знал о том, что у меня хороший слух. Не только слух, но и музыкальная память. Несколько раз бывали случаи, когда он звонил и говорил: “Валет, приезжай, мне нужно восстановить в памяти такую-то песню”. И я приезжал. Он умел читать ноты, но не умел записывать. И вот начинал мне петь песни из своих ранних спектаклей, из “Парня из нашего города”, из “Ночи ошибок”. <…> Я ему говорил: “Нет, врешь, здесь неточная нота”. И так — пока мы с ним не добивались полного восстановления музыкального звучания той или иной песни»[323].
320
Из беседы с музыкальным обозревателем Анатолием Агамировым на радио «Эхо Москвы». Сообщено автору А. А. Красноперовым (Ижевск).
321
Цит. по:
322