По свидетельству драматурга Анатолия Гребнева, Галич, услышав через несколько дней песню «За семью заборами», тут же дописал еще две строфы[332], которые придали стихотворению уже откровенную политическую окраску и превратили его в по-настоящему опасную сатиру: «А ночами, а ночами / Для ответственных людей, / Для высокого начальства / Крутят фильмы про блядей! / И, сопя, уставится / На экран мурло: / Очень ему нравится / Мэрилин Монро!» Такая же история повторилась с песней «Слава героям» («У лошади была грудная жаба…»).
Помимо того, впоследствии он неоднократно переделывал и собственно шпаликовские строфы, как бы окончательно авторизуя обе песни. Однако, по свидетельству Натальи Рязанцевой, когда Галич, дописав несколько строф к этим песням, «сразу спел Гене. Тому не очень понравилось такое продолжение, но он промолчал — из почтения к Галичу, как бы одобрил. Это было в Болшево, в нашем “доме творчества”…»[333]. Тем не менее при публикации обоих текстов во всех сборниках Галича неизменно указывается: «Совместно с Г. Шпаликовым».
Подобное «дописывание» чужих песен было характерно для Галича не только в 1960-е годы, но и раньше. К примеру, находясь в 1955 году вместе с Эльдаром Рязановым в Болшевском доме творчества кинематографистов (Галич там писал киносценарий «Сердце бьется вновь» для режиссера А. М. Роома, а Рязанов работал над фильмом «Карнавальная ночь»), дописал пятнадцать строф к популярной песне «Чуйский тракт», автором которой был сибирский писатель, а в то время пока еще электромонтер и водитель «Москвича», Михаил Михеев: «Есть по Чуйскому тракту дорога, / Много ездит по ней шоферов»[334]. А уж изобразить чужой стиль или характер Галич умел как мало кто другой. По свидетельству режиссера Бориса Голубовского, у него сохранилась давняя пародия Галича на известную песню, исполнявшуюся Леонидом Утесовым:
Родился я, друзья, в Одессе-маме,
Только это все промежду нами.
Охватила меня сразу музыкальная экстаза,
Потому я прозван Гоп со с джазом.
Граждане, послушайте меня!
Ведь Гоп со с джазом это буду я!
Глинка, Верди и Россини,
Римский-Корсаков, Пуччини — это мои лучшие друзья.
Я изъездил целую Расею,
Ничего для джаза не жалею:
Трио, скерцо и гавоты переделывать в фокстроты
Дай вам Бог уметь, как я умею.
А если я на небо вознесуся,
Попаду я там к Христу Исусу,
И без дальних разговоров, проявив природный норов,
Ангелы запляшут под «Марусю»[335].
А теперь приведем информацию из разряда уникальных — фрагмент из интервью Ларисы Лужиной, не вошедший в фильм «Без “Верных друзей”» (2008): «Вот еще, помню, такая песня у него была, почему-то она нигде не напечатана. Я даже спрашивала Алену, его дочку, — она говорит: “Странно, даже в сборник не вошла”. Хотя она тоже вспомнила, что это его песня. Есть такая песня военных лет: “Мы под Колпино скопом стоим, / Мы пропахли землею и дымом. / Артиллерия бьет по своим. / Это наша разведка, наверно, / Ориентир указала неверно. / Недолет. Перелет. Недолет. / По своим артиллерия бьет”. <…> Она на меня очень подействовала. И я ее помню — это в студенческие годы мы слышали. <…> Случайно потом нашла ее в своих каких-то записях. Но она нигде почему-то не фигурирует».
Простим Ларисе Анатольевне и Алене Александровне, что они приписали Галичу стихотворение Александра Межирова «Десантники» (1956). Для нас важен сам факт того, что Галич исполнял его под гитару. К тому же это подтверждает писатель Анатолий Гордиенко, который рассказал о том, как весной 1963 года в Болгарии во время одной из домашних посиделок Галич спел «Мы похоронены где-то под Нарвой…», а потом и это стихотворение: «…больше всего ударяла в мое тогда еще молодое сердце песня на стихи Межирова “Мы под Колпино скопом стоим”. Кстати, замечу, Галич пел эти песни только для своих, только для нас, для узкого круга. <…> Как пел эту песню Галич! Это уже была не песня, а некий горестный гимн нашей прошлой, довоенной, военной и нынешней жизни. Конечно, слова эти были такой дьявольской силы, которая останавливала дыхание, и хотелось плакать горючими, непрекращающимися слезами»[336]. Да и Вениамин Смехов в своих воспоминаниях пишет про это стихотворение Межирова, что его «текст давно слит с голосом “опального” барда»[337]. Но почему же до сих пор не обнародована хотя бы одна запись этой песни в исполнении Галича? Давно пора[338].
вернуться
«А последние две, как сообщил нам Галич, добавлены им самим» (Гребнев А. Записки последнего сценариста. М.: Алгоритм, 2000. С. 45).
вернуться
Рязанцева Н. «Не говори маме». М.: Время, 2005. С. 40.
вернуться
Подробнее об этом см.: Рязанов Э. В соавторстве с Александром Галичем// Рязанов Э. Ностальгия. Нижний Новгород: ДЕКОМ, 1997. С. 33–36. Впервые же рассказ Рязанова на эту тему прозвучал на вечере памяти Галича в Московском доме кино, 27.05.1988.
вернуться
Голубовский Б. Г. Большие маленькие театры. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. С. 398.
вернуться
Гордиенко А. А. Давно и недавно. Петрозаводск: Острова, 2007. С. 156–157.
вернуться
Смехов В. Б. Театр моей памяти. М.: Вагриус, 2001. С. 281.
вернуться
Известно также, что в 1971 году на вечере «в теплом доме московского эстрадного артиста» Галич исполнил под гитару стихотворение Ярослава Смелякова «Если я заболею, к врачам обращаться не стану…» (Моргулис М. «Погиб поэт…» // Новое русское слово. 1977. 30 дек. С. 3). А актриса Алина Покровская, игравшая в фильме по сценарию Галича «Государственной преступник» (1964) роль Майи Чернышевой, упомянула факт исполнения Галичем в Ленинграде ернической песенки о вождях Анатолия Флейтмана «Жил-был Миколка, самодержец всей Руси», написанной им 16 января 1965 года, через три месяца после смещения Хрущева (см. ее текст: Флейтман А. Д. Я демон-шут. Ленинград, 1991. С. 30–31): «Однажды позвонил режиссер Розанцев и сказал: “Приходи сегодня. Ты хочешь послушать Галича?” — “Конечно”. Мы пели и песни его: “И в октябре его немножечко того” и прочее… И он говорит: “Если хочешь послушать его, будет Александр Аркадьевич у нас дома”. Я пришла. Розанцев жил недалеко от “Ленфильма”. И был Александр Аркадьевич с гитарой. И вот тогда я услышала вживую. Он пел “Облака плывут облака”, и еще он пел: “Уходят друзья”» (д/ф «Точка невозврата. Александр Галич», 2010). В упомянутой песне Флейтмана последовательно говорится о Николае Втором («Но в феврале ево маненечко тово… / Тады всю правду мы узнали про ево…»), о Сталине («Но как-то в марте он маненечко тово… / Тады всю правду мы узнали про ево: / Что он марсизим нарушал, / Что многих жизни порешал, / Что в лагеря загнал он всех до одново!») и о Хрущеве («Но в октябре ево маненечко тово…»). И заканчивается песня обобщающим выводом: «А мы по-прежнему всё движемся вперед, / А ежли кто-нибудь случайно и помрет, / Так ведь на то она, история, / Та самая, которая / Ни столько, / ни полстолька / не соврет!», в чем видится перекличка с более поздней песней самого Галича «Предполагаемый текст моей предполагаемой речи на предполагаемом съезде историков стран социалистического лагеря, если бы таковой съезд состоялся и если б мне была оказана высокая честь сказать на этом съезде вступительное слово» (1972): «Уходят слова, и приходят слова, / За правдою правда вступает в права. / Сменяются правды, как в оттепель снег…». И хотя песенка Флейтмана о вождях («Год тысяча девятьсот юбилейный») в исполнении Галича не сохранилась (не исключено, что он просил ее не записывать, опасаясь последствий), однако был лично знаком с автором, о чем говорит сохранившаяся запись домашнего концерта у Флейтмана в Ленинграде в сентябре 1966 года. После того, как Галич исполнил песню об отставном чекисте («Получил персональную пенсию…», 1963), Флейтман спросил его, в подтексте имея в виду свою песню о Хрущеве: «Александр Аркадьевич, один маленький вопрос. Вот эту пенсионную… вохровца… вы написали до 14 октября 64-го года? — Да. — Вот видите, еще раз подтверждается сила искусства, потому что слова насчет кузькиной матери очень звучат!» (речь шла о строках: «Волны катятся, чертовы бестии, / Не желают режим понимать. / Если б не был он нынче на пенсии, / Показал бы им кузькину мать!»; это выражение было употреблено Хрущевым 12 октября 1960 года на 15-й Ассамблее ООН, когда он снял с ноги ботинок и стал стучать им по трибуне, грозя показать Америке «кузькину мать»).