В этой истории нет ничего странного. В конце концов, все шестидесятники читали стихи Евтушенко о “новых монголах, у которых в колчанах атомные бомбы”, даже не замечая того, что поэт перепутал кочевников с их жертвами. Интеллигенция тогда мало интересовалась Китаем, твердо зная, что там еще хуже.
Сегодня положение разительно изменилось, причем сразу всюду. Китай выплыл из тумана. Не экзотическая добавка, а целый затерянный мир, известный раньше одним специалистам, явился удивленному Западу. И дело тут не только в изменившемся геополитическом раскладе, превращающем Тихий океан в новое Средиземное море. Скорее причину следует искать в кризисе самой западной цивилизации, исчерпавшей себя постмодернистским эпилогом.
Острое ощущение культурной недостаточности витает в воздухе. Когда-то Шелли, указывая на истоки европейской культуры, говорил: “Все мы греки”. Теперь фраза звучит иначе: “Все мы только греки”, и этого мало. Китайская культура требует признания. Она не дополняет, не оттеняет, не отрицает и не противоречит нашей, она просто есть. И этот факт делает всех неизмеримо богаче. Китай дает нам шанс заново осмыслить нажитое Западом, увидев привычное в ином свете. Этот путь еще только начинается. Китай еще не вошел в наше сознание, но он настойчиво ищет постоянное место в нем.
Когда это случится, каждый образованный человек будет держать в голове хронологию династий, отличая богатую поэтами Тан от счастливой художниками Сун. Когда это произойдет, термины китайской философии, космологии, этики дао, дэ, ци, ли не будут нуждаться в безнадежных потугах переводчиков; Лао-цзы и Чжуан-цзы станут нам так же близки, как Сократ и Платон; мы научимся не только читать китайские стихи, но и писать их (как это уже случилось с японскими хокку); китайская живопись откроет нам срединный путь между реализмом и символизмом; конфуцианский идеал “благородного человека” станет рядом с западным “джентльменом”, и все мы привыкнем видеть в Китае другую цивилизацию, равновеликую и внеположную нашей.
В последние годы в России многое уже сделано для этого. Наравне с новыми книгами и переводами вышли переиздания монументальных китайских романов “Сон в красном тереме” и “Путешествие на Запад”, полностью что редкость на Западе переведенных еще в 1958 1959 годах, в эпоху советско-китайской дружбы. Беспрестанно появляются антологии стихов и прозы. Выходят новые исследования, стремительно обновляется вся богатая традициями отечественная синология.
Исключительную роль в новом открытии Китая играет Владимир Малявин. Его трудами создана целая библиотека китаистики от академических монографий до популярной книги “Восхождение к Дао” (живо напоминающей китайского Кастанеду). Особое место на этой полке занимают малявинские переводы. Это и замечательные философские антологии “Афоризмы старого Китая”, “Книга мудрых радостей”, но прежде всего новые переводы Чжуан-цзы и Лао-цзы, вышедшие с подробной вступительной статьей в серии “Философское наследие”. Малявину удалось приблизить великую прозу даосов к читателю, не модернизируя ее, как это часто делают на Западе. Для этого он создал свой узнаваемый стиль перевода, который, сохраняя недосказанность, иронию и поэтичность оригинала, звучит естественно (но не слишком!) по-русски, являет читателю живую литературу, а не литературный памятник. Вот для сравнения два перевода из Чжуан-цзы.
[Обладающий] большими познаниями щедр, [обладающий] малыми познаниями любопытен. В значительной речи сила и огонь.
Перев. Л. Поздняевой
Большое знание безмятежно-покойно. Малое знание ищет, к чему приложить себя. Великая речь неприметно тиха. Малая речь гремит над ухом.
Перев. В. Малявина
Но главное (на сегодняшний день) достижение Малявина две энциклопедические по замыслу и охвату книги: “Сумерки дао” и “Китайская цивилизация”. Последняя огромный, толково иллюстрированный том достойна стать своеобразным учебным пособием, которое могло бы войти в состав общего образования.
Это образцовый в своем жанре труд. Под пером Малявина китайская цивилизация предстает органичным феноменом. Используя голографический принцип повествования, автор позволяет нам увидеть в каждой из мириад интереснейших подробностей целостную картину китайского “культуркомплекса” (академик В. Алексеев). Так, Малявин описывает военную стратегию как “одно из самых утонченных выражений китайской цивилизации”. “Полководец, — объясняет автор, — мудрец, чье внутреннее самосовершенствование ведет к победе до сражения, ибо ‘явления окружающего мира — не более чем тени внутренние превращений духа’”. Накапливаясь, такие мировоззренческие элементы складываются в мозаичный портрет незнакомого мира, интеллектуальный соблазн которого кроется именно в его инакости. О чем бы ни шла речь в этой традиционно составленной, но новаторски написанной книге — о географии, истории, религии, философии, искусстве, быте, развлечениях, — Малявин искусно выделяет то, что делает Китай другим. Это мир, который не боится, как греки, пустоты, мир, в котором нет ничего постоянного, мир, не знающий метафизики, мир, в котором важны не вещи, а связи между ними, мир, в котором реальность считается пошлостью, а потустороннего нет вовсе. В сущности, Малявин отправляет нас в путешествие увлекательней любой фантастики, которая куда реже воспитанников китайской культуры выходит за грани наших обыденных представлений. Лишь иногда Малявин утрирует тягу китайцев к самобытности. Так, кажется сомнительным утверждение автора о том, что за границей китайцы “предпочитают жить компактными группами, воспроизводя на новом месте жительства свой традиционный уклад”. В США, например, не больше 5 процентов китайцев населяют “чайнатауны”, которые служат здесь скорее туристскими и гастрономическими аттракционами, живо напоминая наш знаменитый Брайтон-Бич.