Чтобы показать привезенный товар лицом, организаторы (в данном случае редактор удачно обновленного "Октября" Ирина Барметова) устроили длинную череду публичных дискуссий. Они дали возможность посетителям ярмарки посмотреть писателя в деле - рассуждающим на самые разные, но равно актуальные темы. Я участвовал в четырех "круглых столах", каждый из которых отличал свой, как в натурфилософии, темперамент.
Так, дискуссия о том, как создавать постимперскую идентичность России, протекала флегматически. Один за другим ее участники неспешно советовали этого не делать. Немецкий профессор Карл Шлегель уговаривал русских жить без проектов. Мариэтта Чудакова считала прошлое важнее будущего. Андрей Зорин говорил, что до тех пор, пока Россия не найдет свою идентичность, ее соседи будут спать спокойно. Всем нам противоречила модератор "круглого стола" Ирина Прохорова, полагавшая, что новая Россия эту самую идентичность уже обрела, незатейливо срастив советское прошлое с дореволюционным. Примером тому может служить не слышащая себя анахроническая реклама: "Покупайте конфеты кондитерской фабрики "Большевик". На рынке с 1885-го года".
Меланхолики собрались за "круглым столом" "Путешествие из Петербурга в Москву". Блестящая компания бывших и настоящих ленинградцев клялась в любви к своему городу, попутно ябедничая на москвичей, которых на дискуссию не пригласили. Этот элегический "салон отверженных" оправдывал поэтический язык собравшихся. Каждый сверкал метафорами. Кушнер назвал Россию "страной с двумя сердцами". Арьев видел в петербургской культуре "вакцину трагедии и ироничности", помогающую "маленькому человеку выработать творческое сознание". Рейн, объявив родиной поэта подсознание, объяснил, чем оно отличается: футуризм родился в Москве, акмеизм - в Петербурге. Толстая, живущая на две столицы и два континента разом, назвала Москву "странноприимным домом" и обещала уехать в Питер, чтобы написать настоящий "петербургский" роман. Диссонансом прозвучало выступление все того же Карла Шлегеля, игравшего роль Штольца из "Обломова". Немецкий историк, известный своими монографиями о русских городах, удивлялся тому, что Санкт-Петербург не завидует Праге, куда ежегодно приезжает 40 миллионов туристов, оплачивающих перестройку чешской экономики. Поскольку крыть было нечем, ведущий дискуссию Андрей Битов вернулся к метафорам, подняв их над историей с помощью географии. Распространение России до Тихого океана, говорил он, означает отмену Азии, Востока как такового. "Запад, - продолжал Битов, - должен быть благодарен нам за то, что русские уже в XVIII веке дотянули Европу из Петербурга до Калифорнии". Забавно, что как раз в этот день пришла весть о победе Шварценеггера, открывшего Америку с другой стороны.
Сангвинический характер дискуссии об интеллектуальной литературе обеспечило присутствие незаменимой Ирины Прохоровой. Бодро, внятно и деловито она говорила о том, что интеллектуалам пора писать для всех, а не для друг друга. Снобистское презрение к массовой культуре часто вызвано тайной завистью к ней. Приятно, что эти здравые слова произносила создатель интеллектуального "Уралмаша", редактор самого ученого журнала страны. Горячо согласившись с Прохоровой, я напомнил коллегам, что Воннегут называл шарлатаном специалиста, не способного объяснить, чем он занимается, пятилетнему ребенку.
Заседание авторов мемуарной литературы не предвещало ничего холерического. Кастанян, возглавляющий издательство "Вагриус", сказал очевидное: в смутное для романистов время воспоминания заменяют беллетристику. Александр Чудаков убеждал всех, что мемуарами является всякая книга, ибо "автор не может выскочить из собственного опыта". В этом сомневался Гандлевский, ратовавший за прозу высокого вымысла. "Талантливый человек, - говорил он, - всегда заврется". К этому Сергей добавил, что не разделяет распространенного увлечения журнализмом: напрасно "разгребатели грязи" думают, что "сегодняшняя литература должна быть замешана на вчерашней крови". Слово было сказано, за ним последовало дело. В мерный ход дискуссии вмешался холерический инцидент, живо напомнивший "Трех мушкетеров". Герой одной из популярных полумемуарных книг нашел ее автора, сидящего за нашим столом, и дал писателю пощечину. Реакция, впрочем, была сдержанной. "Вот и суд, - нашелся потерпевший, - но еще не Страшный".