Александр I, Мария Павловна, Елизавета Алексеевна: Переписка из трех углов (1804–1826). Дневник [Марии Павловны] 1805–1808 годов

Веймар. Понедельник,

12/24 декабря 1804 года.

Мой добрый и любезный Друг! Могла ли я праздновать Ваш День[233], не взявшись за перо, дабы написать Вам, поздравить и попытаться безуспешно выразить все то, что я к Вам испытываю; моя дружба к Вам, любезный Александр, Вам хорошо известна, Вы знаете, как давно она длится, и можете понять, что разлука не только не уменьшает ее, но, напротив, ежедневно увеличивает. Я укрылась от визитов, которые этим утром мне приходилось принимать беспрестанно, чтобы хоть несколько минут побеседовать с Вами и пролить немало слез о том, что не имею счастья находиться подле Вас, мой лучший Друг. Если бы Вы знали, как дорого мне до сих пор обходится необходимость пребывания вдали от Вас, мой Александр, Вы бы наверняка пожалели обо мне; признаюсь, что это заставило меня пережить страшные моменты, особенно в последние дни. По крайней мере, я надеюсь, что Вы, любезный Друг, вспоминали обо мне; я же, разумеется, не расставалась с Вами мысленно ни на миг. Не буду говорить Вам о тех пожеланиях, которые я Вам шлю, меж столь близкими друзьями они излишни, все мои уверения были бы слишком слабы, Вы знаете мое сердце, любезный Александр, и одного этого достаточно. В данный момент я нахожусь в весьма затруднительном положении: следуя своему душевному расположению, я должна была бы оставаться наедине с самой собой: но я не могу ему следовать, поскольку Герцог и все остальные проявляют неимоверное усердие, спеша отпраздновать Ваш День. Уже вчера я присутствовала на санной прогулке и на балу, а сегодня будет дан еще один бал в Вашу честь и славу. Разумеется, все эти проявления мне дороги и ценны, но признаюсь, что мне больно появляться в этот момент посреди большого скопища людей, где все дышит весельем, в то время как я подавлена печалью. Но, в конце концов, Александр, это же ради Вас, и мне надо преодолеть себя! Как мне благодарить Вас, мой любезный и добрый Друг, за письма, которые Вы мне написали и которые мне вручил курьер. Интерес, который Вы проявляете к моей судьбе, и удовлетворение, которое чувствуете, зная, что я счастлива, для меня уже великое благо. Все, о чем Вы мне говорите в этом письме, мне также дорого: и мне тоже хотелось бы Вам показать наше семейство, Александр, надеюсь, что Вы будете им довольны. Мир и спокойствие царят в нем, а со стороны я встречаю лишь предупредительность и хорошее обращение. Я ломаю себе голову, пытаясь понять, что могло привлечь ко мне столько благожелательности и хорошего отношения со стороны здешних людей; я ничего еще не сделала такого, чтобы заслужить все это; и даже если бы я и сделала для этого самую малость, интерес, который ко мне здесь проявляют, намного превосходит все, что я могла бы сделать. Действительно, говорю Вам без всякого преувеличения, я не могу нарадоваться всему, что встречается на моем пути, и в первую очередь родителям Принца[234]. Я пишу Вам об этом, Александр, потому что полагаю, что Вам, возможно, будет интересно быть в курсе всего того, что касается меня. Вы помните, любезный Друг, что Вы с Маменькой желали, чтобы мы вели здесь раздельное хозяйство. Как только я приехала сюда, я попыталась принять все возможные для этого меры, и, несмотря на то что мы живем под одной крышей, наш бюджет решительно отделен от Герцогского[235]. Малое время, что мы находимся здесь, не позволило нам еще разделить прислугу, но мы сделаем это совсем скоро. Веймар город старый, и блеска ему не хватает[236]. Дома в нем в нем все разной высоты, и большинство улиц очень узки и извилисты. Но замок Вам непременно пришелся бы по душе, Александр, здесь есть вещи абсолютно в Вашем вкусе, а мне нравится обнаруживать здесь то, что отвечает Вашему вкусу. Например, у меня есть маленькая гостиная, обшитая кедровым деревом, запах которого постоянно мне напоминает запах паркета в Вашем рабочем кабинете в Зимнем Дворце. Матушка сообщит Вам, что бюст Ваш стоит на самом видном месте в одной из самых любимых моих комнат[237]. Какой же он недостойный, этот бюст; каждый раз, как я показываю его кому-то, требуются пояснения, чтобы никто не подумал, что Вы и в жизни такой же безобразный. Напоминаю Вам, мой Друг, о Вашем обещании подарить мне свой портрет, не заставляйте же меня ждать его долее. Вы не можете себе представить, мой Александр, ту боль, что я испытываю от его отсутствия. Возвращаясь к Веймару, скажу, что общество здесь более многочисленное, чем я ожидала, в особенности приезжает сюда множество иностранцев. Ученые мужи смутили меня менее, чем я того ожидала[238], и когда разговариваешь с ними, они соблаговоляют спуститься со своих высот, дабы встать на один уровень с простыми смертными. Вокруг Веймара есть очаровательные места, да и парк восхитителен, мне бы очень хотелось Вам его показать[239]. – Я бы раньше ответила на Ваше письмо, мой добрейший Друг, если бы мои глаза не стали вновь причинять мне мученье, они воспалились и мне надобно было подождать, пока воспаление пройдет; будьте так добры и не отвечайте мне на это письмо, помните о нашем договоре, который мы по обоюдному согласию заключили перед моим отъездом, что Вы будете писать мне лишь тогда, когда Вам это будет совершенно удобно и не стеснительно. Без этого, признаюсь, мне придется сделать над собой усилие и лишить себя удовольствия писать Вам, и это мне будет очень тяжело, но все же я это сделаю, чтобы не причинять Вам неприятности. Я Вам чрезвычайно благодарна за веер, который доставляет мне громадную радость с того самого момента, как я его получила, я только им и пользуюсь, так что мы более не расстаемся. Благодарю Вас также за то, что Вы поместили мой бюст в такое выигрышное место. Лучшего расположения найти ему было бы невозможно, потому что Вы, любезный Друг, таким образом постоянно глядите на него. Молю Вас, представьте, что это я сама на Вас гляжу, когда Вы греетесь подле того камина, который сыграл такую злую шутку с Графом Толстым, поглотив все, что ему дорого. Маменька рассказывала мне о каталоге картин его собственного изготовления, который здесь сгорел после обеда в Эрмитаже[240]. Признаюсь, что это заставило меня смеяться, поскольку я представила себе все это воочию. Я очень тронута тем, что Вы храните память обо мне во всех памятных местах наших былых деяний. На балу у Маменьки мы, возможно, появились бы вместе, Александр. Сообщите мне, прошу Вас, добились ли вы успеха, танцуете ли Вы охотно ныне, или все обстоит так же, как это было при мне[241]. Константин пишет мне замечательные письма, он все тот же. Возвращение Анны Степановны[242] вдохновило его; но я не закончу своего письма, если буду рассказывать обо всем, что он мне о том поведал. Меня радует его возвращение в Петербург и то, что мне более не нужно искать его мысленно где-нибудь подле польской границы. Что делает Илья![243] Приветствует ли моя Сестрица его с тем же тщанием, с каким его приветствовала я, видя сидящим на козлах, и обращается ли она с ним с той же милой ласковостью, с которой он некогда обращался со мной? Мои сани пребывают здесь в лучшей сохранности, и для меня каждый раз праздник, когда я в них сажусь. Те, кто меня увидят здесь, найдут меня потолстевшей. Бог ведает, правда ли это, но когда мне это говорят, я думаю о Вас, и мне это приятно. Прощайте, мой любезный, очень любезный мой Друг; не изменяйте своего отношения ко мне и любите меня всегда, ибо среди всех, кто Вас окружает, нет никого, кто был бы более предан Вам душой и сердцем, чем я. Целую Вас сотню и сотню раз и прошу Вас не забывать

233

…праздновать Ваш День... – День рождения Александра I – 12 (23) декабря 1777 г. Разница в дате рождения по новому стилю (в письме Марии Павловны значится 12/24) здесь и далее объясняется тем, что критическая дата григорианского календаря не оставалась постоянной, но перемещалась в каждое столетие в сторону более позднего времени. Соответственно в период между 1700 и 1800 гг. при переходе от григорианского календаря к юлианскому необходимо уменьшать на 11 дней, а с 13 марта 1800 г. по 13 марта 1900 г. – на 12 дней.

234

…нарадоваться ~ родителям Принца. – Т. е. герцогом Карлом Августом и герцогиней Луизой (см. выше).

235

…мы живем под одной крышей, наш бюджет решительно отделен от Герцогского… – Мария Павловна, получив значительное приданое, в том числе и в денежном выражении, часть которого оставалась в Петербурге, а часть была переведена в Веймар, имела так называемую Privatkasse (собственную казну), которой распоряжалась по своему усмотрению, держа ее под строгим контролем. В дальнейшем она использовала ее не только на нужды своей семьи, воспитание детей, но и благотворительность, меценатство и проч. См. подробнее: Műller-Harang Ulrike. Der Goldregen aus St. Peterburg: Geldtrasfer als Basis fűr Kulturtransfer [Денежный дождь из Петербурга. Финансовый трансфер как основа культурного трансфера] // Von Petersburg nach Weimar. Kulturelle Transfers von 1800 bis 1860 / Berger J., Puttkamer J. von (Hrsg.). Frankfurt a. M.; Berlin; Bern, 2005. S. 141 – 157.

236

Веймар город старый, блеска ему не хватает... – Первое упоминание Веймара в хрониках относится к середине Х в. Замечание Марии Павловны примечательным образом рифмуется с впечатлением от города Гете, который приехав туда впервые в 1775 г., был поражен бродящими по площади, в самом центре города, домашними животными.

237

Возможно, речь идет о копии с мраморного бюста Александра I, выполненного в 1801 г. Ф.И. Шубиным, который, по единодушному впечатлению современников, передавал двойственность и внутреннюю противоречивость молодого императора. Последнее Марии Павловне вряд ли могло понравиться.

238

Ученые люди смутили меня менее, чем я ожидала… – См. примеч. к с. 361.

239

…парк восхитителен… – Имеется в виду парк на реке Ильм в Веймаре. Будучи разбит в середине XVII в., он был существенно перепланирован в так называемом английском стиле в период правления Карла Августа. В обустройстве парка принимал деятельное участие Гете (впоследствии он получил на территории парка в подарок от герцога дом с окружавшим его садом, известный ныне как Садовый домик Гете). В частности, по замыслу, который возник у Гете во время его Итальянского путешествия, архитектором И.А. Аренсом был возведен в 1791 – 1798 гг. в южной части парка Римский дом (das Rőhmische Haus), напоминающий древнеримский храм.

240

…злую шутку с Графом Толстым ~ сожгли после обеда в Эрмитаже. – Граф Федор Петрович Толстой (1783 – 1873), медальер, скульптор, живописец, гравер. Начав посещать с 1804 г. классы Академии художеств, обратил на себя внимание императора Александра I, который в 1806 г. определил его на службу в Эрмитаж, а в 1809 г. – в монетный департамент медальером (впоследствии был автором медали на кончину Александра I). См. также с. 230 наст. изд. О сожжении каталога его картин в Зимнем дворце других свидетельств не обнаружено.

241

…танцуете ли Вы охотно ныне или ~ как это было при мне… – Данные слова Марии Павловны опровергают широко распространенный миф об Александре I как прекрасном танцоре и любителе балов.

242

Возвращение Анны Степановны… – Имеется в виду Анна Степановна Протасова (1745 – 1826), двоюродная сестра братьев Орловых, статс-фрейлина и любимица Екатерины II. Упоминается как éprouveuse в «Дон Жуане» Байрона. Александр I в день своей коронации возвел ее в графское достоинство. До 1823 г. она числилась в звании камер-фрейлины государынь-императриц, пользовалась большим уважением в императорской семье. В конце жизни ослепла (см. также с. 165 наст. изд.)

243

Илья – Илья Иванович Байков (1768 – 1838), кучер императора Александра I. Бывший дворовый человек капитан-лейтенанта Д.А. Лукина был нанят в 1801 г. в придворную конюшню кучером для разъездов императора Александра I. В 1804 г. получил лейб-кучерское содержание. Пользовался большим расположением Александра I, который в 1808 г. пожаловал ему дворовое место на Фонтанке, между Аничковым и Чернышёвым мостами. Сопровождал императора во всех его поездках и путешествиях по России и за границей. Именно он после смерти Александра I привез тело императора из Таганрога в Москву. Жена английского посланника леди Дисборо 16/28 марта 1826 г. писала своим родным из Петербурга: «Кучер Илья… весьма любопытная личность. Мне удалось различить его седую бороду, которую по этикету ему полагалось бы сбрить; однако он, прорыдав три дня, пришёл в такое жалкое состояние, что ему было позволено её оставить. Говорят, что ничто так не успокоило народ в отношении подлинной смерти императора, как то обстоятельство, что он лично вез катафалк; ведь ходили толки, что он не умер, а находится в заключении, и что все эти похороны и т. п., являются подлогом. Но когда народ видел Илью, он знал, что тот никому не позволил бы себя обмануть и что никому не удалось бы убедить его везти что-нибудь еще, кроме тела покойного господина» (Подлинные письма из России. 1825 – 1828. СПб., 2011). Близость Ильи Байкова Александру сделала его весьма влиятельным человеком в столице. А.М. Тургенев рассказывал, что «видел также своими глазами, как генерал-адъютант Фёдор Петрович Уваров ‹…› лез на козлы коляски, стоявшей пред крыльцом Казанскаго собора, из которого Александр Павлович, по выслушании молебствия, вышел и садился в коляску отправиться в путь; и Уваров на козлах обнимал Илью Ивановича Байкова-лейб-кучера» (Записки Александра Михайловича Тургенева. 1772 – 1863 // Русская старина, 1889. Т 61. № 2. С. 227). Известна история, когда министра внутренних дел Кочубея предложили в почетные члены Академии художеств, ставя тому в заслугу близость к царю, что вызвало следующую реакцию вице-президента академии Александра Лабзина: «О, если так, то надобно выбрать Илью кучера, который так близок к государю, что хранит его жизнь» (Лайкевич С.А. Воспоминания // Русская старина. 1905. Т. 124. № 10. С. 188 – 189). По преданию, фраза стоила Лабзину ссылки в Симбирскую губернию.