Во время кампании в Германии и Франции наши молодые люди познакомились с европейской цивилизацией, что произвело огромное впечатление на них, поэтому они могли сравнивать все увиденное за границей с тем, что постоянно проявлялось дома. Рабство огромного большинства русских, не имеющих никаких прав, жестокое обращение власть имущих, их скверные манеры и оскорбления, всеобщий произвол — все это возбуждало недовольство, оскорбляло патриотические чувства образованных русских. Многие из них поняли это во время кампании, общаясь с германскими офицерами и с членами Прусского тайного общества… В откровенных разговорах с ними наши молодые люди незаметно для себя научились свободно мыслить и захотели конституционных установлений, стыдясь за Россию, в которой царил унизительный деспотизм[257].
Один из братьев Бестужевых, Александр, так писал о патриотизме и крушении надежд многих людей:
Наполеон вторгся в Россию, и тогда впервые русский народ почувствовал свое могущество; в то время во всех сердцах пробудилось чувство независимости, сначала политической, затем национальной. Это было началом свободомыслия в России… Военные, от генералов до простых солдат, возвратившись домой, говорили только о том, как хорошо в иностранных землях. В этом сравнении родился естественный вопрос: почему там не так, как здесь?[258]
Хотя менталитет и образ мышления декабристов и Александра очень отличались, в первые несколько лет после изгнания Наполеона казалось, что их стремления совпадают. Речь Александра в 1818 году в польском Сейме подтверждала, что он думал о введении конституции в России, и многие русские ожидали этого в ближайшем будущем. Как и царь, будущие декабристы были знакомы с двумя главными вопросами, которые следовало разрешить в России — отменой или реформированием крепостного права и установлением единого закона — и были уверены, что этого можно достичь только с помощью конституции. Декабристы ненавидели крепостное право не меньше, чем сам Александр. М. М. Спиродов, например, сказал Следственной комиссии, что его либеральные идеи родились в результате наблюдения за состоянием крепостных крестьян:
Я понял, что плодородная провинция платит дань только помещикам; я видел непрерывную работу крестьян, плоды которой шли только на обогащение помещиков. Я видел богатейшие урожаи зерна, тогда как к концу года у крестьян его не оставалось не только для продажи, но и для еды… Я чувствовал, как мое сердце сжимается от жалости к ним[259].
И Северное и Южное общества понимали, что крепостное право должно быть отменено, но они расходились в методах, которыми это предполагалось сделать. Северное общество выступало за освобождение крепостных без отдачи им земли (как было сделано в балтийских губерниях), но не рассматривало проблем, которые возникли бы при лишении крепостных этой земли, а дворян — свободной рабочей силы. Общество не больше, чем Александр или Аракчеев, хотело рисковать, вызывая раздражение дворян, заставляя их отдать земли крестьянам. Пестель, напротив, отстаивал радикальное решение, которое было принято Южным обществом. Он предложил все земли отдать государству и разделить на две категории. Земля первой категории делится на участки, достаточные для семьи из пяти человек, и отдается крестьянам или еще кому-нибудь, кто захочет обрабатывать ее. Эта земля остается у государства, она не может быть продана, обменена или отдана в залог. Земля второй категории может быть продана или отдана в аренду частным лицам. Это предложение было радикальной и оригинальной попыткой разрешить наболевшую проблему, хотя оно не совпадало с интересами помещиков, и принимать его пришлось бы с помощью силы, к чему не были готовы ни Александр, ни Северное общество. В самом деле, было рискованно принуждать дворянство освобождать крестьян против своего желания, так как представители дворянства составляли почти весь офицерский корпус и целый сонм провинциального чиновничества.