Адам Чарторыйский рассказывает:
"Целыми часами оставался он в безмолвии и одиночестве, с блуждающим взором, устремленным в пространство, и в таком состоянии находился в течение многих дней, не допуская к себе почти никого".
А на утешения своего польского друга Александр отвечал:
— Нет, все, что вы говорите, для меня невозможно. Я должен страдать, ибо ничто не в силах уврачевать мои душевные муки.
После убийства Павла I в своем манифесте Александр Павлович принял на себя обязательство управлять Богом ему врученным народом "по законам и по сердцу в бозе почивающей августейшей бабки нашей, государыни императрицы Екатерины Великой".
И первое, что он сделал… было увольнение графа Петра Алексеевича фон дер Палена. Генералу этому, пользовавшемуся полным доверием покойного императора, было предписано немедленно покинуть Санкт-Петербург и отправиться в свои поместья.
То же было сделано и с графом Никитой Петровичем Паниным — еще одним зачинщиком заговора. Его новый император отрешил от управления иностранными делами. После увольнения тот уехал за границу, и его опала продлилась свыше тридцати лет, не смягчившись даже после смерти Александра.
Генерал Л.Л. Беннигсен больше не показывался при дворе. Он лишился своего места литовского генерал-губернатора и только в конце 1806 года выдвинулся вновь благодаря своей военной репутации.
Князь П. А. Зубов, несмотря на все его старания, не получил никакого назначения и, чувствуя, насколько императору неприятно его видеть, уехал в свои поместья. Потом он долго скитался по Европе, не встречая ни в ком к себе уважения, и в 1822 году умер в Курляндии, не вызвав особых сожалений.
Также Александр так или иначе сослал или удалил одного за другим и всех остальных заговорщиков, которые пусть и не были опасны для него лично, но видеть которых ему было крайне неприятно. Один граф В.А. Зубов остался в Санкт-Петербурге и был сделан членом Государственного совета. Почему? По мнению Адама Чарторыйского, "его приятная открытая наружность нравилась императору Александру и внушала доверие". Но, с другой стороны, этот самый Зубов вдруг скончался в июле 1804 года, когда ему было всего 32 года…
Александр был коронован 15 (27) сентября 1801 года в Успенском соборе Москвы митрополитом Московским и Коломенским Платоном. При этом была использована та же процедура коронования, что и при Павле I, но отличием стало то, что императрица Елизавета Алексеевна не становилась перед своим супругом на колени, а приняла на свою голову корону стоя.
Как видим, для коронации весь двор и вся петербургская знать отправились в Москву, и можно себе только представить, что творилось в это время в душе Александра среди окружавших его великолепных празднеств, пышности, блеска, почестей и выражений всеобщей любви.
Его друг Адам Чарторыйский пишет об этом так:
"Празднества, приемы, обряд коронования, без сомнения, еще живее напоминали ему отца, всходившего при такой же торжественной обстановке по этим ступеням трона. Блестящий апофеоз верховной власти, вместо того чтобы возбудить честолюбие Александра, льстить его тщеславию или развлекать его, наоборот, увеличивал до крайности его внутреннюю муку Я думаю, он никогда не чувствовал себя более несчастным. Целыми часами оставался он один, молча, с угрюмым неподвижным взглядом. Это повторялось ежедневно; он никого не хотел тогда видеть подле себя. Со мной он чувствовал себя всего приятнее, я всего менее стеснял его: с давних пор он доверял мне свои тайные мысли и страдания, поэтому мне, не в пример другим, было дозволено входить в его кабинет, когда он предавался этому мучительному упадку духа, этим отчаянным угрызениям совести. Иногда я входил самовольно — когда он слишком надолго погружался в страшную задумчивость. Я старался вывести его из этого состояния, напомнить ему о его обязанностях, о работе, к которой он был призван. Александр смотрел на эти обязанности как на тяжелое бремя, которое надо было нести, но чрезмерные угрызения совести, его строгость по отношению к самому себе отнимали у него всякую энергию. На мои увещания, на мои слова, с которыми я к нему обращался, желая поднять в нем энергию и надежду, он отвечал: "Нет, это невозможно; против этого нет лекарств, я должен страдать; как хотите вы, чтобы я перестал страдать? Этого изменить нельзя". Близкие ему люди боялись не раз, как бы он совершенно не лишился рассудка…"