Во всех театрах публика по несколько раз заставляла повторять гимн «Боже, царя храни» и раздавались крики «ура!» (в Александрийском театре гимн был исполнен девять раз, в Михайловском и Мариинском по шести раз).
В Александрийском театре произошел даже эпизод, свидетельствующий о том настроении, которым охвачено было в этот день все общество. Кто-то принял одного из бывших в театре крестьян за избавителя государя, тогда как на самом деле он был только очевидцем подвига своего земляка, костромича. Крестьянин этот введен был в партер и к нему обратились с объятиями восторженные зрители, несмотря на его уверения в ошибке. В результате на время был остановлен спектакль.
В Москве 5 апреля в трактирах и гостиницах, в общих залах и отдельных комнатах восторженно пили за здоровье государя.
В Большом театре назначенный балет «Дочь фараона» заменен оперою «Жизнь за царя». Вся опера была обращена как бы в один непрерывный народный гимн. В общей сложности «Боже, царя храни» было пропето тогда в Большом театре до двенадцати раз. После первого акта народный гимн пропет был четыре раза подряд; второй акт совсем не состоялся — публика не хотела видеть польских танцев и вместо них потребовала снова народный гимн, который пропет был раза три. В третьем акте поляки приходят к Сусанину, на их угрозы он отвечает неустрашимым и энергичным восклицанием: «Лягу за царя, за Русь!» Слова эти зажигают восторг в зрителях, действие на сцене прерывается. Артист Родонежский, исполнявший роль Сусанина, по требованию публики три раза сряду повторяет эту фразу, сцена наполняется хористами и снова гремит на сцене народный гимн, снова непрерывные клики восторга и громкие рукоплескания в зале. Затем исполнение третьего акта оперы возобновляется с той минуты, на которой оно было прервано. Инициатива этих беспрерывных оваций принадлежит публике: народный гимн предложено было исполнить лишь в заключение эпилога, где великолепный хор «Славься» должен был перейти, как это обычно делается в дни торжественных спектаклей, в народный гимн. Так было и в тот вечер; по окончании оперы «Боже, царя храни» пропето было еще три или четыре раза. Нельзя не согласиться с П. А. Валуевым, который писал: «Пересол, как видно, в нашей натуре... С высокими и глубокими чувствами не следует обращаться легкомысленно»23.
Наконец, наступил третий день народного торжества. Все желали видеть своими глазами, что государь избежал опасности. Александр II вынужден был назначить на 6 апреля парад в Петербурге в своем присутствии.
Ф. М. Достоевский в день покушения направлялся к поэту А. Н. Майкову. И когда Достоевский узнал о событии, он буквально ворвался в квартиру Майкова и, трясясь как в лихорадке, воскликнул:
— В царя стреляли!
— Убили? — закричал Майков каким-то нечеловеческим, диким голосом.
— Нет... спасли... благополучно.., но стреляли... стреляли... стреляли...24
Впечатлительный Майков написал стихотворение «4 апреля 1866 года», в котором возмущенно отметил:
Сам Герцен в «Колоколе» писал 1 мая 1866 г.: «Мы поражены при мысли об ответственности, которую взял на себя этот фанатик... Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами»25.
Вот реакция нормальных людей на покушение. Вся Россия всколыхнулась от этого выстрела.
Фанатик, стрелявший в Александра И, оказался исключенным за участие в беспорядках из числа студентов сперва Казанского, а затем и Московского университетов, дворянином Саратовской губернии Дмитрием Владимировичем Каракозовым. Это татарская фамилия, означающая «черный глаз». Отец его имел небольшое поместье в Сердобском уезде. Выяснение причин, вызвавших преступление, и раскрытие его соучастников возложили на особую следственную комиссию, председателем которой стал генерал от инфантерии граф М. Н. Муравьев.
Муравьев поклялся «скорее лечь костьми, чем оставить неоткрытым это зло — зло не одного человека, а многих, действовавших в совокупности»26.