Заверения Горчакова о расположенности к тесному сближению с Францией были совершенно искренними. Они находят подтверждение как в его последующей политике, о чем еще будет сказано, так и в закрытых докладах, адресованных императору. Горчаков был убежден, что в сложившейся после войны международной обстановке для России наиболее предпочтителен союз именно с Францией. «Расположенные на двух концах Европейского континента, две страны нигде не соприкасались, их интересы нигде не сталкивались. Объединившись, они обрели бы возможность оказывать влияние на Центральную и Южную Европу Очевидным свидетельством действенности подобного союза служил бы постоянный страх, который он внушал бы другим правительствам, полагал Горчаков и ссылался на тот факт, что в течение почти века именно опасение сближения России с Францией оказывало сдерживающее влияние на всю европейскую политику», – отмечает современный исследователь горчаковской дипломатии О.В. Серова[116].
Этот вывод подтверждается многими документами, вышедшими из-под пера самого Горчакова. Важнейшими документами такого рода могут считаться ежегодные отчеты МИД, составлявшиеся Горчаковым для императора. Первым из них стал отчет за 1856 г. В нем новый министр совершенно определенно утверждает, что «согласие с Францией предоставило бы нам такие гарантии, которых мы не имели в тех старых союзах, к которым наша политика была привязана до сих пор». «Обе империи, – продолжал Горчаков, – органически и географически находятся в отношениях, которые не содержат в себе ни соперничества, ни противоборства». Как на самом континенте, так и на морях, утверждал министр, между Россией и Францией не существует никаких разногласий, что служит надежной основой упрочения их дальнейшего сближения. «Только их согласие может восстановить нарушенное Англией равновесие на морях и гарантировать континент от всех неожиданностей, которыми чревата угроза английского доминирования»[117].
Обозначая линию новой русской дипломатии в отношении Франции, князь Горчаков подчеркивал: «Постепенно сокращать дистанцию, которая в течение последних 25 лет отделяла нас от французской нации; поощрять в ней тенденции симпатии [к нам], зародившиеся в ходе войны; привлекать ее к себе повсюду, где наши интересы совпадают; предоставить ей возможность опереться на нас, для того чтобы освободиться от зависимости от Англии; наконец, заложить основы стабильного согласия, которое служило бы залогом безопасности для [всей] Европы и величия для двух [наших] стран»[118].
Определенно высказываясь за сближение с Францией, Горчаков прекрасно видел препятствия, которые могут появиться на этом пути. Одно из них определялось происхождением и природой власти Наполеона III, не имеющей четких принципов, устойчивость которой в решающей степени зависит от внешних успехов. «Успех – его [Наполеона III] единственная цель», – полагал Горчаков[119]. Это могло бы увлечь императора французов в рискованные предприятия, в которых Россия не может быть ему помощницей.
Другая потенциальная опасность, по убеждению Горчакова, заключалась в сохраняющейся привязанности Наполеона III к союзу с Англией, которую желательно бы ослабить. Наполеон, как полагал Горчаков, понимает, что «если Англия может много чего сделать во вред Франции, то Россия может многое – в ее пользу». Отсюда и желание императора французов уравновесить союз с Англией союзом с Россией. Но подобный «треугольник» не отвечает интересам России, которой предпочтителен двусторонний союз, без британского участия. Следует попытаться оторвать Францию от Англии, хотя это и представляется делом трудно осуществимым, учитывая степень влияния Лондона на Париж[120].
Какова же, по мысли Горчакова, должна быть в этих условиях политика России в отношении Франции?
Его ответ сводился к следующему: «Отвечая на открытость императора Луи-Наполеона, мы могли бы поощрять его расположение к нам, и следовать по пути согласия, отвечающего нашим интересам… Но в то же время мы должны были бы обезопасить себя от [его] амбициозных увлечений, пределы которых нам неизвестны, как и от непостоянства, свойственного французской нации в определении своей судьбы. Одним словом, – резюмировал князь Горчаков, – мы не должны делать: ни слишком много, ни слишком мало. Первое было бы чревато подчинением наших собственных интересов попыткам, из которых мы не могли бы извлечь для себя никаких преимуществ; второе могло бы отпугнуть от нас государя, имеющего большое влияние и наделенного твердой волей, подтолкнув его к поискам поддержки у других. Итак, мы принимаем его авансы, сделанные с искренними намерениями, но не берем на себя никаких обязательств»[121].
116