– Учи, учи, матушка, пригодится, – шутливо сказал Николай по-русски, потому что обыкновенно говорили они по-французски. Он сел прямее и чуть подобрал вожжи. Горячий конь широким махом вынес их на простор Красной площади.
День обычный, но здесь всегда было многолюдно. Катили кареты с лакеями на запятках, в кабриолетах проехали мимо две пары, узнавшие их. Мужчины сняли белые цилиндры, женщины низко опустили головы, успев тем не менее в деталях рассмотреть наряд великой княгини со всеми рюшечками голубого чепца, снежную белизну кружев воротника, пылающую под солнцем рубиновую брошь в обрамлении бриллиантов, даже батистовый платочек в руке Александры Федоровны смогли увидеть дамы к немалому своему удовольствию, которое должно было многократно возрасти вечером при описании этой встречи.
Прогуливались пары благородных дворян, чиновники спешили с портфелями под мышкой, шли несколько крестьян в тяжелых армяках, с палками в руках и котомками за плечами, точно как на рисунках из английского альбома, недавно присланного из Парижа. Александра Федоровна смотрела по сторонам на все еще не знакомую ей жизнь, известную больше по рассказам и рисункам.
Покрикивали продавцы кваса и морса; товар свой они несли на голове на широком подносе, ловко уворачиваясь от прохожих и даже от пронесшегося вскачь офицера на сером коне. Священник с круглым добрым лицом, окладистой бородой заметил ее радостно-восторженное лицо, улыбнулся и перекрестил обоих.
Подъехали к недавно поставленному памятнику перед Верхними торговыми рядами. На торжество открытия она не пошла из-за дождя. «Гражданину Минину и князю Пожарскому благодарная РОССИЯ. Лето 1818», – прочитала вслух Александра Федоровна. Романтический стиль, сила и динамизм двух фигур понравились ей, и она решила непременно спросить Жуковского, что такое совершили эти Минин и Пожарский.
А Николай, миновав Красную площадь, пустил коня вскачь, и они покатили по Ильинке – это трудное название она смогла запомнить.
– Москва – город купеческий, торговый, – пояснял муж. – Вот мы проехали Верхние торговые ряды, а направо – Гостиный Двор.
Один к одному, вплотную стояли магазины, лавки, склады, амбары, конторы. Оптом и в розницу торговали здесь сырьем и всякими изделиями – товарами русскими и привозными, европейскими и восточными.
Резво бежал конь. Кружилась голова у великой княгини от нынешнего счастья или предчувствия будущего. Вполуха слушала она странные слуху названия:
– Лубянская площадь… а вот Мясницкие ворота, ворот, правда, нет, но погоди… вот тебе ворота Красные, только в прошлом году отстроили после пожара.
Вот эти легкие, праздничные – розово-белая арка с трубящим победу ангелом наверху и государственным гербом в сиянии – понравились ей больше тяжелых кремлевских башен.
– Ники, я немного устала. Можно вернуться?
– Конечно, счастье мое! Сухареву башню тебе не показал. Вон она виднеется, видишь? Ну да после…
Он легко повернул коня и той же Мясницкой вернулся. Два адъютанта, скакавшие следом, также поворотили коней.
По правую руку от Мясницкой до Сретенки среди отстроенных домов и нежно-зеленых садов виднелись большие обгорелые дома без крыш, с черными провалами окон и дверей, пустыри, огороженные заборами, за которыми возвышались остатки печей и труб на них. То были следы страшного московского пожара 1812 года.
На просторной Театральной площади она засмотрелась на чудесный фонтан, но Ники махнул рукою вправо, на большой квадрат, обставленный фонарными столбами:
– Здесь устраивают строевые смотры гарнизона по праздникам!
Здание Благородного дворянского собрания на углу Большой Дмитровки не впечатлило ее, но муж уверил, что белоколонный зал внутри великолепен.
– Мы там с тобою еще попляшем!..
Жизнь царская – жизнь особая. Рядом, за стенами Кремля и в нем самом, тогда населенном не только монахами и церковным причтом, но и просто московскими жителями, шла обычная жизнь.
Москва восстанавливалась после пожаров и погромов войны, жизнь ее обитателей приобрела обычный распорядок. На лето столица пустела, и мостовые даже на Тверской зарастали травой и одуванчиками, легкий пух которых мешал спать московским будочникам, попадая в нос. Будочник чихал, просыпался, оглядывал местность – ничего.
В одном из московских кварталов, в одноэтажном доме, тщательно оштукатуренном и побеленном, так что и не увидеть, что деревянный, в том же 1818 году, спустя полтора месяца после пушечной пальбы в Кремле, случилось прибавление семейства. Родился второй сын, названный в честь одного из братьев матери Николаем.