Нянюшка вопросительно глянула на императрицу, та со вздохом махнула рукой. Лошадке дали сахару и повернули ее.
И вновь по боковой аллее, рядом с широкой дорогой ко дворцу, зацокала копытами прелестная лошадка, и маленький светловолосый мальчик самозабвенно натягивал поводья и смотрел вдаль голубыми, чуть навыкате глазами – что виделось ему?…
Жизнь продолжалась, как и ранее.
Александр Павлович путешествовал по России, наведывался за границу, как будто тяготясь сидеть подолгу на одном месте.
Константин Павлович радовался жизни в Варшаве.
Николай Павлович занимался военным делом. Строптивый и вспыльчивый характер его вскоре узнала вся гвардия. Но нельзя было не отдать должное блестящей строевой выучке великого князя. Один из молодых тогда офицеров Михайловский-Данилевский вспоминал позднее: «Необходимые знания великого князя по фрунтовой части нас изумили; иногда, стоя на поле, он брал в руки ружье и делал ружейные приемы так хорошо, что вряд ли лучший ефрейтор мог с ним сравниться, и показывал также барабанщикам, как им надлежало бить». Свидетельство бесхитростное и вполне искреннее.
Николай каждодневно по заведенному еще батюшкой обычаю отправлялся на развод гвардейских частей и внимательно следил за долженствующим быть порядком. Он посмеивался в душе над похвалами офицеров и презирал высокомерные усмешки царедворцев. Он дорожил похвалами боевых генералов Милорадовича и Паскевича и доверял брату Михаилу, а также (до известной степени) графу Владимиру Адлербергу, другу детства, взятому в 1817 году в адъютанты. Он с удовольствием бывал на приемах и балах в Зимнем дворце, но больше радовался своим балам и вечерам в Аничковом. Он ждал.
Глава 3. Мятеж
О смерти императора Николай узнал одним из первых в Петербурге. После сообщений из Таганрога о болезни, то улучшении, то ухудшении состояния Александра Павловича, ждали худшего. Николай приказал, чтобы в любое время, где бы он ни находился – сообщить тотчас.
27 ноября царская семья была в Большой дворцовой церкви. Служба уже заканчивалась, начался молебен о здравии императора, и тут Николай увидел за стеклянной дверью своего камердинера и сразу догадался, что свершилось то, чего он страшился.
У входа великого князя встретил Милорадович и объявил печальную новость. Помедлив, Николай вернулся в церковь и подошел к матери. Опустился на колени – и она, взглянув на лицо сына, поняла, что за новость привез курьер. У Марии Федоровны ослабли ноги, и она никак не могла подняться с колен.
Службу прекратили. Коридоры Зимнего дворца наполнились звуками рыданий, загудели от гаданий и пересудов.
На спешно созванном заседании Государственного Совета Николай, холодея от волнения, предъявил свои права на престол. Был вскрыт пакет с документами, а вскоре те же бумаги были привезены из Синода и Сената. Но, казалось бы, очевидное дело застопорилось.
Петербургский генерал-губернатор граф М.А. Милорадович в оглушительной тишине заявил, что если бы Александр I действительно думал оставить Николая своим наследником, то при своей жизни опубликовал бы такого рода манифест. Тайные же документы не имеют юридической силы, ибо нарушают изданный Павлом I в апреле 1797 года закон о престолонаследии. Гвардия воспримет попытку Николая вступить на престол как узурпацию власти. Решительный генерал выразил мнение многих молчавших, поддержали его Д.И. Лобанов-Ростовский и А.С. Шишков. Председатель Совета шестидесятисемилетний князь Петр Васильевич Лопухин растерялся.
Николай смотрел на почтенных сановников и генералов, гася в себе ярость и отчаяние. Ему, да и покойному брату, и в голову не могло прийти, что может быть оспорена воля государева. Он вспомнил, как уходя, потрепал по щеке Сашку-наследника, как взволнована была жена-императрица… Но делать было нечего. Теперь для воцарения Николай должен был предъявить официальное отречение Константина на данный момент.
В Варшаву были посланы несколько курьеров, а пока Николай вынужден был официально присягнуть Константину Павловичу, привести к присяге гвардию, двор, Сенат, Синод и Государственный Совет.
В Бельведерском дворце известие о смерти Александра I было получено раньше, чем в Зимнем, еще 25 ноября. Константин собрал своих приближенных и сообщил, что отрекается от престола в пользу Николая, как обещал покойному брату. Был там и близкий ему Михаил Павлович. Однако никакого официального объявления о сем сделано не было. Можно лишь гадать, только ли из личной неприязни к Николаю Константин тянул время или запоздалое сожаление проснулось в нем.
В Петербурге ждали бумагу. Дни летели, а бумаги не было. Так создалась обстановка междуцарствия.