Текст производит двойственное впечатление. Автор, несомненно, владел фактическим материалом, поэтому даже тот минимальный набор фактов, который приведен в учебнике, разрушал концепцию. Исходным моментом кризиса политики становилась Крымская война, уровень крестьянского движения в великорусских губерниях выглядел относительно невысоким и не мог вызвать беспокойства у правительства. Революционный лагерь представляли три публициста, между которыми нет полного единства. В конечном счете и противоречивые указания И.В. Сталина порождали у вдумчивого читателя сомнения: если крестьянство, лишенное сознательного руководства, не могло подняться на революцию, то была ли возможность таковой (революционная ситуация) вообще?
Автором указанной главы значится известный специалист в области истории общественного движения и общественной мысли Ш.М. Левин. В то же время в многочисленных историографических обзорах, посвященных революционной ситуации, в том числе и опубликованных при жизни Левина, М.В. Нечкина и ее ученики о роли Левина не упоминали, зато всегда говорили о приоритете ответственного редактора издания{55}. Проблему разрешает запись в дневнике С.С. Дмитриева. Излагая ход дискуссии по второму изданию вузовского учебника, он пишет: «Козьмин страшно затянул и всячески критиковал взгляды Нечкиной на Герцена, Огарева, революционную ситуацию 1859–1861 гг. и проч. Взгляды эти развиты в главах Левина. Козьмин вопрошал Левина, как последний — такой знаток вопроса и проч. — мог писать такие вещи. Левин в своем выступлении отвечал, что он таких вещей не писал, в главы, значащиеся за его фамилией, вещи эти вписаны без его согласия редактором, т. е. Нечкиной»
{56}. Можно высказать предположение, что очевидное противоречие между фактическим содержанием и концепцией обусловлено не только противоречием руководящих идеологических установок, но и тем, что у главы было фактически два автора, не вполне солидарных друг с другом. Нет сомнений — приоритет в разработке концепции революционной ситуации (точнее, придание завершенности этой концепции, которая в основных чертах содержалась уже в работах М.Н. Покровского) принадлежит М.В. Нечкиной. Свой приоритет она закрепила, опубликовав статью о деятельности Н.Г. Чернышевского в 1859–1861 гг. В сущности, автор попыталась дать развернутую систему аргументации, которая призвана убедить читателя в том, что в стране накануне проведения крестьянской реформы наличествовало разветвленное революционное подполье во главе с идейно единым центром, и целью этого подполья было руководство крестьянской революцией. Аргументы исследователя не могут не поражать своей легковесностью. Оказывается, еще со студенческой скамьи Чернышевский «был центром, около которого группировался революционный коллектив». Дополнительным аргументом служит и прокламация «Барским крестьянам», в принадлежности которой перу Чернышевского у Нечкиной никаких сомнений не было. Но дело даже не в этом. Вероятность того, что документ был действительно написан Чернышевским, крайне высока. Призыв прокламации к крестьянам организовываться и ждать сигнала «доброжелателей» Нечкина считала весомым аргументом в пользу того, что революционное подполье действительно существовало. По ее словам, «дать совет ждать сигнала революционной организации в то время, как организации-то никакой не было — чистейший авантюризм. Трезвый политический деятель, подлинный политик, Чернышевский никак не может быть заподозрен в политическом авантюризме. Подобное “подозрение” надо с негодованием отбросить»{57}. Итак, не исследование проблемы, а внутренняя убежденность историка служила порукой справедливости утверждения. Заметим, однако, что прокламация призывала крестьян к самоорганизации, а не к немедленному восстанию (что, конечно, было бы авантюризмом). Призвать же к самоорганизации было возможно и до возникновения сильной подпольной группы. И второе: история революционного движения начала 1860-х гг. знает примеры, когда организация, слабая и немногочисленная, призывала к немедленному революционному действию. Именно с таким призывом обратился к молодежи автор «Молодой России» П.Г. Заичневский, который написал прокламацию, находясь в заключении{58}.