Выбрать главу

– Поймите, Константин Петрович, – с затаенной грустью сказал цесаревич, – я однолюб и, конечно, буду верен своей избраннице по гроб жизни…

– Знаю, ваше высочество. И всем сердцем радуюсь этому, – отвечал Победоносцев. – Так будьте же теперь таким однолюбом и в отношении к вашей великой невесте – России!..

Из Петергофа путешественники отправились поездом до Твери, некогда удельного княжества, соперничавшего с Москвой. Там наследника встречали губернатор князь Багратион и губернский предводитель дворянства князь Мещерский, дальний родственник Маши. Александр Александрович познакомился с героем войны 1812 года семидесятивосьмилетним литератором и поэтом Федором Глинкой и с ветераном-декабристом Матвеем Ивановичем Муравьевым-Апостолом, восьмидесяти двух лет, которому некогда смертную казнь заменили бессрочной каторгой и который был прощен Александром II.

Наследник плохо знал писания Глинки и охотно передал нить разговора князю Мещерскому.

– Вашими «Письмами русского офицера»[23] зачитывалась вся Россия! – говорил камер-юнкер. – А что пишете вы теперь?

– Полноте! Что я могу нынче писать, – добродушно отвечал старик. – Сейчас я перешел в разряд читателей…

Мещерский знал о едкой эпиграмме, которой наградил Глинку Пушкин, именовавший его «Кутейкиным в эполетах». «Дьячок Фита, ты Ижица в поэтах!» – вспомнилось князю.[24] Но он знал и о том, что сам Глинка, боготворивший Пушкина, на это не сердился, прощая гению его колкости.

– Но вы еще и прекрасный поэт, гордость России, – не унимался Мещерский.

– Бог с вами, – улыбнулся Глинка. – Я всего лишь деятель заштатных годов литературы…

– Заштатных? Ничего подобного! – возразил Мещерский и продекламировал:

Город чудный, город древний,Ты вместил в свои концыИ посады, и деревни,И палаты, и дворцы!
Опоясан лентой пашен.Весь пестреешь ты в садах:Сколько храмов, сколько башенНа семи твоих холмах!..
Исполинскою рукоюТы, как хартия, развитИ над малою рекоюСтал велик и знаменит!
На твоих церквах старинныхВырастают дерева;Глаз не схватит улиц длинных…Это матушка-Москва!

Слушая свои стихи, старец преобразился и словно помолодел на три десятка лет. На глазах его блестели слезы, а губы непроизвольно шептали любимые строки:

Кто, силач, возьмет в охапкуХолм Кремля-богатыря?Кто собьет златую шапкуУ Ивана-звонаря?..
Кто Царь-колокол подымет?Кто Царь-пушку повернет?Шляпы кто, гордец, не сниметУ святых в Кремле ворот?!
Ты не гнула крепкой выиВ бедовой своей судьбе:Разве пасынки РоссииНе поклонятся тебе?!..

К концу стихотворения голос Мещерского возвысился, он как бы не читал, а пел славу Москве – первопрестольной столице России:

Ты, как мученик, горела,Белокаменная!И река в тебе кипелаБурнопламенная!
И под пеплом ты лежалаПолоненною,И из пепла ты воссталаНеизменною!..
Процветай же славой вечной,Город храмов и палат!Град срединный, град сердечный,Коренной России град!

– Отменные стихи. И подлинно русские! – сказал цесаревич. – Мне сразу же захотелось еще раз побывать в Первопрестольной…

– Что и входит в наш маршрут, – вмешался в разговор дотоле молчавший Победоносцев. – А стихи, Федор Николаевич, и вправду хороши. Они рождают уважение к старым учреждениям… которые тем драгоценны, что не придуманы. Они вышли из жизни народной и освящены историей, и только историей…

– После таких стихов невольно хочется обратиться к Москве и ее древностям, – добавил Александр Александрович. – Ведь мое любимое увлечение – археология, раскопки, память предков…

Путешествие по Волге продолжалось на пароходе: из Твери цесаревич направился в Рыбинск, где купечество устроило ему знатный обед, из Рыбинска – в Углич. Огромные толпы повсюду восторженно встречали его. Когда показался Углич, стоящий на правом крутом берегу матушки-Волги и с трех сторон окруженный хвойным лесом, он напомнил наследнику муравейник: десятки тысяч людей бежали к высокой лестнице навстречу пароходу.

– Народ наш – невежда. Он исполнен суеверий и страдает от дурных и порочных привычек, – говорил цесаревичу Победоносцев. – Но все это ровно ничего не значит. Он создает в душе свою историю – легенду. И эта легенда – религия и монархия. Она выше любой абсолютной истины…

– Однако как бы сия легенда не обратилась во вред, – вставил слово Козлов. – Она может просто раздавить нас с вами.

В самом деле, едва Александр Александрович, возвышаясь над своей свитой, стал подниматься по лестнице, как многотысячная толпа зашевелилась и заревела. Крики «ура!» и «надёжа наша!» мешались с нечленораздельными восторженными воплями. Люди хлынули навстречу наследнику. Крестьяне и мещане признали в богатыре цесаревиче своего! Старухи непрестанно крестились и крестили великого князя, мужики норовили коснуться его платья. Многие плакали. Экзальтация достигла предела.

– Нет, я не вправе обмануть их! – сказал себе наследник. – И верно то, что я уже не принадлежу себе!

Между тем полицейские старались пробить коридор к коляске, чтобы ехать в собор. Но не тут-то было! Рысаки, испуганные толпой, стали подниматься на дыбы и храпеть, так что кучер не мог совладать с ними.

Цесаревичу, уже севшему в коляску, пришлось выбираться из нее и идти пешком. Двое полицейских с неимоверным трудом прокладывали тропинку в человеческой массе. Кое-как удалось добраться до Преображенского собора, а народу все прибывало и прибывало. Толпа напирала на железные решетки, окружавшие храм, и они начали рушиться под тяжестью тел.

Седобородый старец протоиерей отслужил короткий молебен под все усиливающийся гул. «Мы словно на корабле во время бури», – думал Александр Александрович.

– Ваше императорское высочество! – сказал иерарх после целования креста. – Вам не следует идти обратным путем на пароход.

– Отчего же? – спросил наследник. – Полиция поможет нам вернуться так же, как мы пришли сюда.

– Я беспокоюсь не только о ваших высочествах, – спокойно объяснил старец. – Скопление народа на берегу, над самым обрывом весьма опасно. При таком напоре все они могут сорваться и погибнуть.

– Что же делать? – спросил Владимир Александрович.

– А вот что. Еще при святом Романе, князе Угличском,[25] здесь был вырыт подземный ход к Волге. Тогда стоял не каменный, а деревянный собор. Этим ходом воспользовались монахи и горожане, когда поляки грабили и уничтожали Углич…

Протоиерей в сопровождении служки направился к боковому притвору, приглашая высоких гостей следовать за ним. Служка отвалил плиту, под которой уходил вниз черный лаз. По неровным каменным ступеням, с зажженными фонарями процессия спустилась в узкий коридор. С потолка сочилась вода. Какая-то тень – крыса или некий неведомый зверек – метнулась из-под ног.

– Да, ваше высочество! – шагая впереди цесаревича, как бы для себя повествовал протоиерей. – Сколько мучений претерпел град сей! Жег его князь Изяслав[26] с новгородцами. Но куда страшнее жгли поляки! Ян Сапега[27] побил здесь двадцать тысяч жителей да более пятисот священников, дьяконов и монахов. А ныне в Угличе и десяти тысяч обывателей нет…

– Как сурова наша история! – отозвался Александр Александрович. – Кровь и кровь. И ныне ее желает пролить кучка злодеев. Только чудо и рука крестьянина Комиссарова спасли моего отца, нашего государя…

Речь шла о нашумевшем покушении на Александра II, когда 4 апреля 1866 года в царя, выходившего после прогулки из Летнего сада, выстрелил злоумышленник Каракозов. Стоявший возле революционера шляпный подмастерье Осип Комиссаров успел толкнуть его под локоть, и пуля пролетела мимо.

вернуться

23

«Письма русского офицера» – книга Ф. Н. Глинки (1786–1880), поэта, публициста и прозаика, впервые вышедшая в 1808 и значительно дополненная новыми материалами в издании 1815–1816. О содержании произведения дает представление ее полное название во втором издании: «Письма русского офицера о Польше, австр. владениях, Пруссии и Франции с подробным описанием похода россиян противу французов в 1805 и 1806 гг., а также Отеч. и заграничной войны с 1812 по 1815 год. С присовокуплением замечаний, мыслей и рассуждений во время поездки в некоторые отеч. губернии».

вернуться

24

Мещерский знал о едкой эпиграмме, которой наградил Глинку Пушкин, именовавший его «Кутейкиным в эполетах». «Дьячок Фита, ты Ижица в поэтах!» – вспомнилось князю. – Речь идет об эпиграмме А. С. Пушкина:

Наш друг Фита, Кутейкин в эполетах,Бормочет нам растянутый псалом:Поэт Фита, не становись Фертóм!Дьячок Фита, ты Ижица в поэтах!

Четверостишие написано по поводу переложения псалмов Ф. Н. Глинкой. Фита – буква, которой подписывал Глинка свои произведения в печати (с нее начиналось, по старой орфографии, имя автора: Федор). Кутейкин – персонаж комедии Д. Фонвизина «Недоросль», семинарист, пересыпающий свою речь церковнославянскими выражениями, производящими комическое впечатление в бытовом общении. …в эполетах… – Глинка был гвардейским полковником. Ижица – последняя буква старого алфавита, которую Пушкин и его современники считали излишней.

вернуться

25

Еще при святом Романе, князе Угличском… – Речь идет о Романе Владимировиче, святом князе Угличском (1261–1285), внуке великого князя Константина I.

По смерти Романа его тело было положено в церкви Преображения; в 1595 в царствование Федора Иоанновича при основании старой соборной церкви города Углича, мощи Романа обретены нетленными, по указу патриарха Иова свидетельствованы митрополитом Гермогеном и перенесены в новую каменную соборную церковь Преображения.

вернуться

26

Изяслав – Изяслав Мстиславич (ок. 1097–1154), князь Владимиро-Волынский (с 1134), Переяславский (с 1143), великий князь Киевский (с 1146), внук Владимира Мономаха; участник многих феодальных усобиц.

вернуться

27

Сапега Ян Петр (1569–1611) – польско-литовский магнат, один из активных участников польской интервенции в России в начале XVII в. Летом 1608 прибыл к Лжедмитрию с семитысячным отрядом и занял главенствующее положение в Тушинском лагере. После неудачной попытки взять Москву с сент. 1608 по янв. 1610 осаждал Троице-Сергиеву лавру; другие его отряды в это время оккупировали значительную часть Поволжья и Поморья, грабили и уничтожали русские села и города.