Мало того, образ Христа не только не может быть назван продуктом мифического иудейского мышления, но с иудейской точки зрения того времени[161], как и всего последующего, он даже был нетерпим среди иудейства, почему и Христос не только провел в борьбе с представителями иудейства тогдашнего времени всю свою земную жизнь, но даже и умер смертию преступника…
Ясно, что для иудеев он был совершенно чужим; ясно, что он не был продуктом современного иудейства, а явился среди него извне или, как говорит в Евангелии сам Христос, — был послан от Бога…
Наконец, мифическое понимание евангельской истории является совершенно невозможным и по другим причинам. Образование мифологических представлений совершается обыкновенно лишь в темный период доисторических времен того или другого народа и притом совершается не отдельными лицами, а народными массами. Напротив, начало нашей эры, факты, сообщаемые нам нашими каноническими Евангелиями, принадлежат уже времени вполне историческому. И что евангельская история, т. е. предание о жизни Господа нашего Иисуса Христа, не принадлежит к области измышления праздной народной фантазии или к периоду мифических образований, — это факт, против которого спорить невозможно… Кроме того, некоторые иудейские национальные предания о жизни и деятельности Иисуса Христа содержатся и в известном сборнике иудейском — талмуде… Невероятно и совершенно неправдоподобно, чтобы составители этого сборника заимствовали что-либо из наших канонических Евангелий; то, что рассказывается в нем об Иисусе Христе, основывается несомненно на национальных… иудейских преданиях…
Действительно, — в этом нужно сознаться, — содержание евангельской истории слишком возвышенно и почти непостижимо для ограниченного рассудка человеческого; а потому так громко высказываемое неверие в него со стороны западной отрицательной критики нас ничуть не удивляет. Если весть мироносиц о Воскресении Господа нашего Иисуса Христа самим апостолам, людям высоконравственным, непосредственным свидетелям и очевидцам евангельской истории, показалась пустою, и они не поверили ей, — если апостолам явились „яко лжа глаголы их“, — то каким образом возможно требовать веры в этот необычайный факт от какого-нибудь Штрауса».
Мы привели столь значительную выдержку из книги православного священника Т. Буткевича не случайно.
Полагаем, мысли, отражающие позицию русской православной церкви в XIX веке, могли занимать и А. Иванова.
К Д. Ф. Штраусу художник заглянет в 1857 году, после курса лечения в Остенде, и посетит магистра в небольшом немецком городке около Штутгарта.
Беседы двух стариков шли, по собственным словам Александра Иванова (в передаче И. М. Сеченова), туговато: живописец не говорил ни на каком другом языке, кроме итальянского, а Штраус по-итальянски не говорил и, чтобы быть понятным собеседнику, говорил по-латыни. «Тем не менее, — писал И. М. Сеченов, — старик наш приобрел, по указанию Штрауса, несколько книг и между ними одну очень важную для него на английском языке… в которой описывался храм Соломона из времен Христа по Иосифу Флавию»[162].
Приведем замечание Н. Машковцева, с которым трудно не согласиться:
«Зуммер признает (на основании своего подробного анализа отдельных эскизов <Иванова>), что дух иронии и злой насмешливости, пронизывающий книгу Штрауса, вовсе никак не отразился в эскизах… Художник почерпал в ней только фактические указания, и в этом отношении книга Штрауса была для него таким же драгоценным источником, как <например>, книга Мунса о палестинском пейзаже. Штраус мог дать Иванову темы и группировку их в систему. Но это и было как раз наименее самостоятельной частью труда Штрауса, именно той его частью, которую правильнее рассматривать как систематическую сводку всего огромного материала по мессианизму. И в том, что Иванов принял эту часть книги и систему, вытекающую из материала (а не сочиненную Штраусом) нельзя видеть идейного согласия художника с духом штраусовской „Жизни Иисуса“. Идея храма, расписанного картинами библейской и евангельской истории и истории христианства, возникла у Иванова (совершенно самостоятельно и задолго до чтения Штрауса) как развитие его „Явления Мессии“… Система росписей была ничем иным, как новой интерпретацией „Явления Христа“, следовательно, самостоятельной исконной Ивановской идеей, но отнюдь не пропагандой взглядов Штрауса»[163].
161
Автор, по-видимому, имеет в виду фарисеев — ревнителей религиозного национального учения, так называемых «законников», пользовавшихся большим влиянием у израильского народа, и саддукеев, основу религиозного мировоззрения которых составляла Тора — единственная книга, авторитет которой они полностью признавали. Среда фарисеев была неоднородна. Фарисеем был Савл из Торса, ставший апостолом Павлом. Первые ученики Иисуса Христа в основном были из числа иудеев.
162