Глава двадцать вторая
Вместе с картиной «Явление Мессии» в Академии художеств выставлены были все эскизы и этюды, относящиеся к ней.
Во вторник, 10 июня, выставка была открыта для публики.
Молодое поколение художников бурлило. Оно встретило картину с радостью, увидев в ней какое-то новое начало, стремление к самобытности и громадное изучение природы.
Тихо и скромно прохаживался художник подле картины и этюдов. Почти никто его не знал из среды публики, так как портретов его издано не было.
Редкие знакомые его, из самых интеллигентных и выдающихся русских ученых и литераторов, сочувствующие ему и его картине, с удивлением встречали его среди толпы народа. Он с ними отходил в сторонку, и они с оживлением разговаривали с ним в уголку, вполголоса, жали ему руки. Иванов оставался серьезен и молчалив, кланялся, улыбался и снова продолжал свою одинокую прогулку[197].
Разные, разные толки и суждения высказывались подле картины.
Публика (народ валил толпами[198]) разделялась на партии. Одни очень хвалили, другие страшно ругали картину.
Слышались разговоры и подобные тем, о которых писал на страницах «Общественного листка» его сотрудник М. А. Загуляев.
— Какого вы мнения о картине-с? — спрашивал один из посетителей другого.
— Картина… гм… хороша.
— Помилуйте-с, чего тут хорошего: это, концепции-с нет вовсе никакой, фигуры-с не только не изящны, некоторым образом даже не совсем благопристойны-с!
— Гм — да, а все-таки… хороша.
— Нет-с! позвольте поспорить, я так вовсе недоволен. Кричат: двадцать лет, двадцать лет! да я-с тоже одиннадцать лет писал роман…
Толстая дама, в кринолинах и кружевах, с лорнетом и парой разряженных детей, глядя на картину, твердила:
— Superbe! Magnifique![199]
И вдруг, обращаясь к соседу, спрашивала:
— Что изображает эта картина?..
— Нет, нет, не похоже, — слышалось из толпы. — Воздух в Палестине не такой, я ведь сам там был…
Многие благодарили А. Иванова за подъятие и исполнение большого труда.
Куплены на выставке были одна из голов и один этюд драпировки.
Других покупщиков покуда не прибавлялось. Знакомства умножались без результатов продажи.
Крайне уважая людей науки и знания, А. Иванов старался побывать у всех, его интересовавших. В разговоре более слушал, чем говорил, стараясь наводить других на предмет, его интересовавший, и, конечно, на искусство, на композиции новейших художников.
Побывал с литератором Дмитрием Григоровичем на даче у графа Кушелева-Безбородко, познакомился с Александром Дюма и Юмом — знаменитостью по чародейству. Посетил писателя А. Ф. Писемского, принявшего его с таким радушием, что только под утро смог художник уехать домой.
Однако мысли о выставке и продаже этюдов не оставляли его.
«Отправлялся я вчера к Громову, сильному богачу и собирателю картин, — писал А. Иванов брату 17 июня. — Этот капризный невежда хочет приобрести лучшие мои этюды. Мне нужны деньги, и потому я должен буду продаваться».
Он возлагал надежды на известного миллионера Кокорева, поклонника русской живописи и много помогавшего русским художникам, и не ошибся в расчетах. Кокорев купил у него некоторые этюды за четыре тысячи рублей. В числе их: эскиз, ближайший к картине, голова мальчика в тени и виды Тиволи с Монтичелли.
Поджидал художник и других откупщиков.
Но участь А. Иванова мог решить лишь государь император, возвращения которого (Александр II уехал 13 июня «на путешествие по губерниям») более всего ожидал художник.
Царские особы не оставляли художника своим высочайшим вниманием.
В четверг, 19 июня А. Иванов получил приглашение от императрицы Марии Александровны, чтобы представиться к ней после обедни в воскресенье. В тот же день, в его отсутствие, приезжал на квартиру придворный лакей — справиться, как зовут художника по отчеству — от имени государя наследника, и оставил хозяев квартиры и А. Иванова в догадках: для чего? М. П. Боткин и С. П. Постников также были извещены о повешении А. Иванова явиться в Царское Село к молодой императрице. Но на другой день тот же придворный лакей приехал вновь и, опять не застав А. Иванова, известил, что это отменяется, что погрузило в раздумья художника.