Однако великий поход продолжался, и в Александре происходили перемены. Это обычное явление: как заметил китайский философ Конфуций, все люди меняются в процессе жизни — только самый великий мудрец и последний глупец никогда не меняются. Но изменения не всегда носят положительный характер. Очень скоро Александр будет походить на человека, против которого яростно боролся сам, кого мечтал победить, то есть на восточного деспота Дария.
Александр еще мог после Граника реально оценивать свои силы и возможности, несмотря на то, что имел своей целью захватить весь мир. Парменион предлагал ему вступить в битву с персидским флотом и даже сам выразил желание взойти на корабль и принять участие в сражении.
Хотя знамения предрекали морскую победу македонянам, Александр не принял совет Пармениона. По Арриану, Александр решил, что было бы глупо, если бы его маленький флот вступил в сражение с большим флотом, и его неопытные моряки пытались бы одолеть искусных в морском деле киприотов и финикийцев.
Решение вроде бы разумное, если учесть, что Александр обладал непобедимой на суше македонской фалангой. Впрочем, скоро будет вызывать удивление, почему Александр мог вступить в битву и отказался от нее. Пройдет немного времени, и он перестанет рассуждать о целесообразности той или иной битвы, штурма какого-то города, случайно оказавшегося на пути…
Пока еще Александр не утратил способности мыслить разумно и даже «решил распустить свой флот: у него на ту пору не хватало денег, и он видел, что его флоту не сладить с персидским, а рисковать хотя бы одной частью своего войска он не хотел». Между тем, когда прочтешь дальнейшую историю похода Александра, напрашивается другое объяснение: Александр не мог одновременно побеждать на суше и на море, а он хотел быть первым везде; морская победа Пармениона не была бы победой Александра. И очень удивительно, что состарившийся в битвах Парменион, считавшийся лучшим полководцем Филиппа, мог предложить морскую битву, если бы она была бессмысленной и заведомо проигрышной.
Александр пытается быть великодушным в отношении побежденных врагов. Так, македоняне взяли штурмом город Милет, отказавшийся им подчиниться. Часть защитников города бросилась в море и на перевернутых щитах доплыла до небольшого островка.
Александр, завладев городом, сам пошел к острову, где сидели беглецы; он распорядился поставить на носу каждой триеры лестницы, чтобы взобраться с кораблей, как на стену, на отвесные берега острова. Когда он увидел на острове людей, готовых стоять насмерть, его охватила жалость к этим людям, обнаружившим такое благородство и верность. Он предложил им мир на условии, что они пойдут к нему на службу. Были это наемники-эллины, числом до 300. Милетян же, которые уцелели, он отпустил и даровал им свободу.
Доброта Александра закончилась довольно скоро: следующий крупный город — Галикарнас — оказал ему серьезное сопротивление, и немало македонских воинов нашло смерть под его стенами. Александр приказал сравнять город с землей.
Пользуясь тем, что Дарий был занят сборами войска для борьбы с ним, Александр, словно путешественник, бродил по его владениям. Казалось, Александр совершает непростительную глупость, что не преследует врага, ошеломленного и повергнутого в уныние битвой при Гранике. Однако Плутарх заметил: даже в детстве «он любил не всякую славу и искал ее не где попало». Александру нужны грандиозные небывалые победы, и ресурсы Персидского царства еще способны выставить силы, разбив которые, он обретет невиданную славу.
Надо только подождать… А пока… Он достиг Фригии и вступил в город Гордий. Здесь он держал в бой с древним суеверием и вышел победителем весьма простым способом.
В храме Юпитера стояла ничем не примечательная по своему убранству колесница, которая являлась одной из самых почитаемых реликвий в тех краях. По преданию, на ней ездил Гордий — отец царя Мидаса, прекратившего кровопролитную междоусобицу во Фригии. Но даже не тем была знаменита колесница; «примечательным было ярмо, стянутое многочисленными узлами, спутанными между собой и скрывающими связи». Узел, согласно Арриану, был завязан из лыка дикой вишни, и в нем не видно было ни конца, ни начала.
Вот что рассказывает Курций Руф:
Когда жители города сообщили Александру, что, по предсказанию оракула, Азию покорит тот, кто развяжет этот запутанный узел, им овладело страстное желание выполнить то, что предсказано. Вокруг царя собралась толпа фригийцев и македонцев: первые напряженно ждали, а вторые испытывали страх из-за безрассудной самоуверенности царя. И действительно, ремень был так плотно связан узлами, что невозможно ни рассчитать, ни разглядеть, где начинается и где кончается сплетение. Попытки царя развязать узел внушали толпе опасение, как бы неудача не оказалась плохим предзнаменованием. Долго и напрасно провозившись с этими запутанными узлами, царь сказал: «Безразлично, каким способом будут они развязаны», и, разрубив все узлы мечом, он тем самым не то посмеялся над предсказанием оракула, не то выполнил его.
Чтобы никто не сомневался, что пророчество исполнится, Александр на следующий день «принес жертву богам, явившим знамения и указавшим ему, как развязать узел».
В этой ситуации ярко проявился характер македонского царя: он безрассудно берется за самые безнадежные дела и находит выход из самой запутанной ситуации. Вот в случае с узлом Гордия мировая слава Александру практически ничего не стоила, но в дальнейшем за свои многочисленные авантюры македонскому царю придется платить немалую цену.
В Киликии весьма досадным способом едва не закончился поход Александра, именно здесь его ждал настоящий гордиев узел. Арриан сообщает интересную подробность:
Александр, по словам Аристобула, заболел от усталости; другие рассказывают, что он весь в поту, разгоряченный, кинулся в реку Кидн, желая поплавать и охладиться.
Скорее всего, сказались оба фактора: непрерывные войны, длительные переходы стоили огромного нервного напряжения Александру и сделали его уязвимым перед любой непривычной для организма средой. Холодный Кидн, несущий воды из горных ключей Тавра, стал для него опаснее многих тысяч персов при Гранике. Об этом же случае рассказывает Курций Руф. Усталость усталостью, но ясно, что причиной опасной болезни явилось также и обычное бахвальство Александра.
Сняв одежду на виду у войска, полагая, что будет пристойно показать своим воинам, как мало нужно ему для ухода за своим телом, он вошел в реку. Но едва он ступил в воду, как его члены, охваченные дрожью, начали цепенеть, затем он побледнел, и жизненное тепло почти покинуло тело. Слуги подхватили его на руки, полуживого и почти потерявшего сознание, отнесли в шатер. В лагере распространилось беспокойство и почти уже траур; со слезами все скорбели о том, что славнейший царь всех времен и преданий в самом расцвете успеха и славы был поражен не врагом, не в сражении, но вырван из их рядов смертью тогда, когда омывал водой свое тело.
Положение Александра казалось безнадежным, и все врачи считали, что он не выживет. Вопреки самым неутешительным прогнозам к Александру вернулось сознание, но двигаться он не мог. Тем временем опасность подкралась с другой стороны: огромнейшее войско Дария находилось в пятидневном переходе от Киликии.
Врачи, наконец, взялись вернуть царю здоровье, но ни один не вызвался поставить Александра но ноги в пятидневный срок. Это совершенно не устраивало больного.
Созвав своих друзей и врачей, он сказал:
— Мое положение не допускает медленно действующих средств и осторожных врачей: для меня лучше сразу умереть, нежели поправиться слишком поздно. Поэтому если у врачей есть возможность и умение, то пусть они знают, что мне нужно средство не для спасения жизни, а для продолжения войны.