Выбрать главу

«Все мое со мной, мой мир во мне, я не одинока, пока со мной море, солнце и трава. Это только грустная минута. Все пройдет. Все всегда проходит». Море не обмануло ее, поддержало, как всегда: смыло грусть, растворило соль слез в соли волн и вдохнуло веру в благосклонность жизни, в божественную справедливость, следящую за равновесием добра и зла в мире и человеческой жизни.

За пару дней Таис хорошо изучила знаменитый город и его окрестности — изумительной красоты лесистые горы. Таких «влажногустых лесов и прекраснотенистых рощ» в сухой голой Аттике не встретишь. А говор в Эфесе был родной, аттический. Ведь это колонисты из Афин основали Эфес 300 лет назад. В нем не было холмистости, размаха и величия гордых Афин. Но было очарование мозаик перед каждым домом, узор которых ни разу не повторялся, тенистых садов гимнасия, роскошного театра, живописных развалин храма Артемиды — одного из семи чудес света. Гуляя по городу, Таис постоянно раскланивалась со знакомыми, которых здесь оказалось немало. Видимо, не одна она догадалась, что центр и пульс жизни вместе с Александром переместился из ошеломленной и притихшей Эллады в Азию.

И еще… Новое волнение порой молнией пронизывало ее тело и заставляло вздрагивать, как во сне. Странно, Таис постоянно ловила себя на том, что ищет в толпе русую голову в смешном берете, сдвинутом на затылок…

Птолемей сказал, что сегодня царь Александр приносит жертву Артемиде, покровительнице города, и приглашает их вечером на угощение[3]. Таис обрадовалась выходу в люди, ее уже несколько утомил любовный пыл Птолемея.

Войдя в шум большого царского шатра, полного оживленных веселых лиц, Таис с интересом озиралась по сторонам в поисках хозяина.

— Вон Александр, спиной сидит, — подсказал Птолемей.

Таис посмотрела на указанную спину, плечи, затылок. Еще раз: спину, плечи, затылок. Улыбка оплыла, дыхание застыло… Как будто почувствовав напряженный взгляд, обладатель спины медленно обернулся, и взору Таис открылась линия щеки, орлиный нос, смеющийся прищуренный глаз. На русых кудрях, мокрых на концах, на это раз не было берета. О-о! Казалось, молния прошла через ее тело. Таис даже схватилась за Птолемея. Что это?! Она попыталась прийти в себя и сглотнула. Ее сердце колотилось где-то в горле. Александр, в царской диадеме на голове, поднялся и направился к званой гостье, перекинув через руку край белого пиршественного химатиона.

— Хайре, Таис, — его глаза искрились.

— Хайре, Александр… — обреченно ответила она неизвестно чьим скрипучим, кошмарным голосом. Настал черед удивляться Птолемею. Откуда царь знает ее?

— Так вот кто был первый, встреченный мною в Азии человек… — Таис наконец с усилием улыбнулась и отвела глаза.

— Первый встречный! — рассмеялся Александр.

То состояние, которое владело Таис, нельзя было объяснить простым замешательством от курьеза. Неуместное волнение, хуже — смятение, от которого дрожали колени и отнимался голос, владело ею. Александр провел их на отведенное ложе, обменялся парой фраз с Птолемеем, потом наклонился к Таис, и ее обдал запах фиалок (какой ужас, она даже, кажется, закрыла глаза, потянула носом и задержала дыхание!): «Я слышал, ты хорошо поешь, не откажи в удовольствии послушать тебя». Таис кивнула и быстро опустила ресницы.

Рабы сняли с мужчин сандалии, омыли ноги и руки, расставили на низких столиках вино и угощение. Александр возложил пиршественный венок на голову, плеснул неразбавленного вина Зевсу Избавителю, помолился, выпил первым, как хозяин, и пир пошел своим чередом. Таис не решалась открыто смотреть на царя, лишь бросала взгляды украдкой, наивно полагая, что он их не замечает. К их с Птолемеем ложу постоянно подходили люди, знакомились с Таис, завистливо поглядывали на Птолемея, подмигивали и присвистывали, оценивая его прелестное завоевание. Таис постепенно овладела собой, почувствовав себя в своей среде за привычным занятием — приветливо-кокетливым общением с мужчинами.