Такие действия можно было бы признать странными и необъяснимыми, если бы не притязание Александра на завоевание всего мира. Для властелина, считавшего покорение мира своей ниспосланной свыше миссией, все это совершенно естественно. Если Александр a priori считал себя властелином мира, он мог, более того, должен был вести себя именно так. Когда же в нем пробуждалась совесть, царь успокаивал себя прорицанием Аммона. Поэтому кажется неправдоподобным предположение Вилькена, что мысль о западной экспедиции возникла у царя только в Кармании, когда Неарх рассказал ему о своем морском походе. Если поход против Индии был обусловлен концепцией господства над миром, то и операция против Зацада, конечно, давно входила в планы завоеваний, охватывающие весь мир. Именно поэтому на далеком Востоке Александр изучал историю Сицилии Филиста[387] и охотно слушал рассказы сицилийских художников об их родине. В Кармании эти тайные замыслы проявились впервые и породили план проложить морской путь вокруг Африки до Геркулесовых столпов. Но, как уже упоминалось, царь вскоре отказался от этого плана.
Однако в мирные годы (324 и 323) сформировался новый, менее фантастический проект. О нем вместе с другими последними планами Александра сообщает Диодор[388]. Прежде чем более подробно рассмотреть этот проект, коснемся существовавших до сих пор отношений Александра с Западом.
Намеченное Александром завоевание стран Средиземноморья занимало и заботило эти страны больше, чем самого царя. Ничего определенного еще не было известно, однако, когда на Западе узнали о возвращении Александра, которого считали пропавшим без вести, и о создании новой армии в Вавилоне, все поняли, что предстоят новые походы. Ведь только на западе и оставались страны, которые стоило покорять.
Неудивительно поэтому, что некоторые правители стран Средиземноморья решили отрядить послов к царю. Ведь никто пока не требовал выражения покорности и готовности к подчинению, можно было для начала приветствовать царя, передать ему подарки и добрые пожелания, испросить согласия на заключение с ним союза. Послов отряжали главным образом потому, что соседи уже опередили их. Было целесообразно поэтому опровергнуть возможную клевету на себя, а если представится случай, и оклеветать самих соседей. Более слабые надеялись на защиту от более сильных или хотя бы на справедливое разрешение споров. Таким образом, Запад сам втягивал Александра в свои проблемы, ибо положение там было неустойчиво: луканы противостояли Таренту, Рим — самнитам, этруски — галлам, Сиракузы — Карфагену. Все было раздроблено, ничего не решено, много было сильных, но ни одного сильнее других, а разрешить все проблемы мог только сильнейший.
Александр принимал послов в огромном, блиставшем роскошью и великолепием шатре, специально предназначенном для аудиенций, используя для вящего впечатления слонов и пышно одетых воинов. Легко можно понять, что во время таких приемов сам царь и его приближенные проникались идеей мирового господства.
Нельзя точно перечислить все государства и народы, которые направили к Александру своих послов. Достоверно известно лишь о ливийцах из Северной Африки, а также о посольствах бруттов, луканов и тирренов из Италии.
С античных времен не угасают споры вокруг вопроса, прибыли ли на Евфрат посланцы с Тибра. Рим тогда только начал выходить за пределы Лациума, он уже утвердил свое господство над Кампанией и присоединил Капую к своему Союзу. Таким образом, Рим перешагнул свои границы и становился самой молодой великой державой. Нас не должно удивлять, что ни Птолемей, ни Аристобул не заметили в толпе чужестранцев римских послов. Но Клитарх все же упоминает о них, хотя, казалось, у него не было причин придумывать этот факт. Страбон тоже упоминает их, но по другому поводу: он отмечает, что Александр выражал недовольство пиратством латинян. Из этого можно сделать вывод, что дипломатические отношения[389] с Римом все же существовали.