Смысл всей этой торжественной церемонии очевиден. Сам Александр в своем новом качестве зятя одновременно и Дария III, и Артаксеркса III становился законным правопреемником Ахеменидов; его власть приобретала, таким образом, легальное оформление. Если бы Статира родила Александру сына, он объединил бы в себе кровь Аргеадов с кровью Ахеменидов и мог бы быть на законном основании царем и Македонии, и Азии. Придворные Александра, его ближайшие соратники получили свое место в иранской аристократической среде и в царской семье; многообразные я сложные кровнородственные связи должны были заинтересовать и тех и других в сохранении и укрепления вновь созданного государства и правящей династии. Наконец, персидские браки солдат Александра должны были создать новых людей, которые являлись бы б осознавали бы себя и персами, и македонянами.
Добиться осуществления своих целей Александру не удалось. И дело не только в том, что какие-то семьи распались, а какие-то оказались устойчивыми и даже счастливыми в браке, устроенном по царскому приказу. Греко-македонская, преимущественно македонская, верхушка оставалась замкнутой элитой, куда персам доступа не было. Ее связи с иранской аристократией политического значения не имели.
То же самое можно сказать и о рядовых греко-македонских воинах. Они не забывали о своем греко-македонском происхождении и вовсе не желали делить с персами и прочими азиатами свое особенное место в государстве и при Александре. Свадьбы, которые Александр устраивал, его греко-македонские солдаты рассматривали как еще один шаг на пути „варваризации“ самого царя и его окружения; они испытывали глубокое недовольство всем происходящим [ср.: Арриан, 7, 6, 2]. К этому присоединилось еще одно обстоятельство. К Александру в Сузы прибыли сатрапы из различных новых городов и областей его государства и с ними около 30 тыс. юношей (Александр называл их эпигонами, т. е. потомками) местного происхождения, которые в свое время были по приказу царя отобраны и прошли обучение македонскому воинскому мастерству. Из них Александр организовал особую воинскую часть, желая противопоставить ее постоянно бунтовавшим македонянам [Диодор, 17, 108, 1–3; ср.: Плутарх, Алекс, 71]. Александр принимал меры и для того, чтобы ликвидировать чисто македонский характер дружины: в отряды дружинников-всадников были зачислены бактрийцы, согдийцы, арахосийцы, дрангиане (зарангазцы), арии, парфяне и персы-эваки.
Мало того, в так называемую агему – отряд гипаспистов, составлявший, по-видимому, царскую пешую гвардию, находившуюся непосредственно под командованием Александра, – были зачислены иранцы, выходцы из знатнейших родов, причем командиром назначен также иранец – бактриец Гистасп [ср.: Арриан, 7, 6, 4–5; 7, 29, 4]. Все эти факты вызывали недовольство македонских солдат и командного состава [там же, 7, 6].
Очевидно, с целью погасить брожение Александр организовал выдачу своему воинству крупных денежных средств на уплату долгов. Первоначально солдаты не слишком охотно брали деньги; они подозревали какой-то умысел со стороны царя. Тогда последний велел не записывать имена и выдавать ассигнованные суммы просто по предъявлении документа о долговых обязательствах. Всего было роздано около 20 тыс. талантов [там же, 7, 5, 1–3]. Во время этих раздач, естественно, имели место злоупотребления. Так, Антигон Одноглазый, в будущем один из наиболее активных участников борьбы за наследство Александра, обманом внес себя в число должников, стакнувшись с неким сообщником, и получил круглую сумму. Дело раскрылось, и Александр прогнал Антигона от себя, но потом простил его и даже разрешил не возвращать деньги, добытые в результате жульнической махинации. Цели своей Александр не достиг: солдаты, охотно в конце концов бравшие деньги, по-прежнему враждебно относились к его новшествам; еще немного – и их настроения должны были прорваться наружу.
Серьезное беспокойство внушало Александру также положение на Балканском полуострове, и в Греции в частности. В 326–325 гг. наместник Фракии Зопирион совершил поход на север с целью покорить народы левобережья Дуная и распространить македонскую власть на Северное Причерноморье; он даже осаждал греческий город Ольвию в устье Борисфена (соврем. Днепр) [ср.: Макроб., Сатурн., 1, И, 33]. Однако в борьбе с соседними племенами, пришедшими Ольвии на помощь (скифы; по иной версии – геты), Зопирион был разгромлен и погиб [Юстин, 2, 3, 4; 12, 1, 4–5; 12, 2, 16–17; 37, 3, 2; Руф, 10, 1, 44]. Это поражение имело своим последствием антимакедонское выступление во Фракии [Руф, 10, 1, 45]; оно могло отрицательно, с точки зрения македонского царя, сказаться и на положении в Греции.
В таких обстоятельствах Александр решил напомнить грекам, в чьих руках власть. Одновременно он решил ликвидировать последствия социально-политической борьбы в греческих городах, а также своей собственной политики, приведшие к появлению в Греции множества обездоленных людей, опасных для его режима, и принять меры, которые должны были способствовать установлению гражданского мира и создать компактную массу населения, всем обязанную Александру и безусловно его поддерживающую [ср.: Диодор, 18, 8, 2].
При дворе Александра велись хлопоты о возвращении на родину тех, кто был вынужден по политическим мотивам ее покинуть. Известно, в частности, что иасийцы Горг и Минней, сыновья Феодота, добивались восстановления независимости (от Афин) Самоса и разрешения его жителям, изгнанным афинянами в 366/5 и 352/1 гг., воротиться назад [Силл., 312]. Были и другие обращения такого рода, например от изгнанников из Гераклеи Понтийской. В возвращения изгнанников на родину Александр видел средство продемонстрировать свою власть и ослабить политическую напряженность в греческом мире.