Тут Леоннат сообразил, что дело приняло нежелательный оборот, проскользнул между ног фракийца, как Улисс меж ног Полифема, и сбежал вниз по лестнице.
– Кто-нибудь еще хочет что-то сказать? – спросил Евмен, снова взявшись укладывать свои личные вещи.
– Да, я хочу, – вмешался Александр.
Евмен замер и повернулся к нему.
– Слушаю тебя, – проговорил он с очевидным почтением, – поскольку ты хозяин этого дома. Но никто из этих голубчиков не посмеет называть меня писцом.
Александр расхохотался:
– Добро пожаловать к нам, господин царский секретарь.
С этого момента Евмен полностью влился в их компанию и стал вдохновителем всевозможных проделок и шуток над тем и над сем, но особенно часто – над стариком Леонидом: ему подсовывали ящериц в постель и живых лягушек в чечевичную похлебку, в отместку за удары розгой, которые он в изобилии раздавал своим воспитанникам, когда те появлялись в классе с невыполненным заданием.
Однажды вечером Леонид, который сам отвечал за методы воспитания, с важностью сообщил юношам, что на следующий день государю нанесет визит персидское посольство и что ему, их учителю, тоже доверено принять участие в дипломатическом приеме – ввиду его знакомства с Азией и ее обычаями. Он сказал, что старшие должны будут нести службу в почетном эскорте царя, надев парадные доспехи, в то время как младшие выполнят такой же долг рядом с Александром.
Известие вызвало среди ребят большое оживление: никто из них еще не видел ни одного перса, а все свои знания о Персии они черпали в трудах Геродота, Ктезия или записках знаменитого афинянина Ксенофонта «Анабасис». Поэтому все тут же принялись начищать оружие и готовить наряды к церемонии.
– Мой отец разговаривал с одним человеком, который говорил, будто участвовал в той экспедиции десяти тысяч, – рассказывал Гефестион, – и будто видел перед собой персов во время битвы при Кунаксе.
– Представляете, ребята? – вмешался Селевк. – Миллион человек! – И он вытянул перед собой руки с расставленными веером пальцами, словно изображая безграничный строй воинов.
– А колесницы с серпами? – добавил Лисимах. – Они несутся по равнине, подобно ветру, и из-под рамы торчат клинки, а другие закреплены на оси, чтобы косить людей, как пшеничные колосья. Не хотел бы я оказаться на таком поле боя.
– Это больше сеет страх, чем приносит действительный ущерб, – прокомментировал Александр, который до этого момента молчал и только слушал рассуждения друзей. – Так говорит и Ксенофонт в своих записках. Во всяком случае, у нас будет возможность увидеть, как персы управляются с оружием. Царь, мой отец, для послезавтрашней церемонии в честь гостей организовал охоту на льва в Эордее.
– Он пустит туда и детей? – усмехнулся Птолемей.
Александр вспыхнул и встал перед ним:
– Мне тринадцать лет, и я ничего и никого не боюсь. Повтори еще раз – и я тебе все зубы вобью в глотку.
Птолемей сдержался. Другие мальчики тоже подавили улыбки. С некоторых пор они научились не провоцировать Александра, хотя он был не особенно рослым. Порой он действительно проявлял удивительную энергию и молниеносную быстроту движений.
Евмен предложил всем составить партию в кости и разыграть недельное жалованье, чем дело и закончилось. Деньги по большей части перекочевали к Евмену, поскольку грек был искусен в игре и имел слабость к деньгам.
Утихомирив гнев, Александр оставил компанию развлекаться, а сам пошел перед сном навестить мать. Олимпиада проводила жизнь в уединении, хотя сохраняла значительное влияние при дворе как мать наследника трона, но ее встречи с Филиппом ограничивались почти исключительно протокольными случаями.
Тем временем царь из политических соображений заключал браки и с другими женщинами, однако к Олимпиаде продолжал относиться с почтением, и, будь у царицы не такой строптивый и тяжелый характер, Филипп, возможно, проявлял бы к ней больше чувств.
Царица сидела в кресле, рядом стоял бронзовый канделябр на пять свечей, на коленях у нее лежал папирус. За пределами света комната терялась во мраке.
Александр тихонько подошел:
– Что читаешь, мама?
Олимпиада подняла голову.
– Сафо, – ответила она. – Ее стихи так чудесны, а ее чувство одиночества так близко мне…
Она подошла к окну, посмотрела на звездное небо и печально, с дрожью в голосе повторила только что прочтенные стихи:
Подойдя к ней, Александр увидел в неверном свете луны, как на ресницах матери задрожала слеза, а потом медленно скатилась по бледной щеке.