Почувствовав на себе укоризненные, будто колющие взгляды, Матросов не стерпел и крикнул:
— Подумаешь, отказывается! Я и сам не хочу с ним…
— Воспитанник Матросов, я вам слова не давал, — резко прервал его председатель.
На собрании заговорили о том, что Матросов со всеми ссорится, сам лодырничает и мешает товарищам работать. Долго не могли решить, к какому же делу его приставить.
Никто не хотел с ним работать.
Матросов ерзал на месте, точно сидел на раскаленной плите, смотрел по сторонам, ища поддержки, защиты, надеясь, что хоть кто-нибудь скажет про него доброе слово, но от него все отворачивались.
Только Виктор Чайка сказал:
— Матросов — прямой и бесхитростный парень…
Матросов облегченно вздохнул: хоть один человек вступился за него! Недаром и раньше нравился ему этот белобрысый парень.
Но вот Виктор посмотрел на него в упор, и добродушные глаза его стали холодными, презрительными.
— … Но я не понимаю, — продолжал Чайка, — чего он хочет, чего он хорохорится? Знай, Матросов: хвастунам и зазнайкам у нас — грош цена. За честную работу человека ценим. А ты только и умеешь кашу есть.
«И этот заодно с Брызгиным, — подумал Матросов. — Ненавижу их!»
— Я считаю, что и Брызгин виноват, — говорил Чайка. — Нет у него нужного подхода. Предлагаю Брызгину снова взять к себе Матросова и сработаться с ним.
— Лодырь он, не хочу его! — выкрикнул Брызгин.
— Правильно, Брызгин! — зашумели вокруг. — Гнать лодыря!
Матросов вскочил, точно его укололи, взъерошился, как воробей, сжал кулаки: ну да, здесь все, даже этот невзрачный паренек, считают его пропащим. Но что он, Матросов, может возразить им всем? Да и язык его будто одеревенел.
И вот, как суровый приговор, прозвучал голос председателя:
— Есть предложение. Ввиду того, что с Матросовым никто не хочет работать, передать его в распоряжение начальника колонии.
Минуту длилась тишина. Потом со всех сторон раздались единодушные возгласы:
— Верно! Не нужен здесь такой.
Кто-то язвительно выкрикнул:
— Запретить ему работать и учиться — пускай, как барин, чужой хлеб ест!
Все засмеялись. Зашумели:
— Правильное наказание!
Матросов побледнел. Никогда в жизни он не слышал о себе ничего более обидного, чем на этом собрании.
«Ну и пусть, ну и пусть, — в смятении думал он: — Неважно, все равно убегу! И пропади все пропадом!»
Но все это было для него очень важно. Никогда еще так много людей, молодых и старых, не занимались им. Ему хотелось провалиться сквозь землю, чтобы не смотреть им в глаза. Неужели он, и правда, хуже всех, вредная помеха, от которой хотят поскорее избавиться? Да, выходит так, потому что все, все до одного человека, поднимают руки за предложение председателя. Кругом поднятые руки, руки, как лес. Натруженные руки, делающие множество полезных вещей и теперь грозно изгоняющие его прочь. От этих рук темнее стало в цехе. Или это темнеет в глазах?
И Матросов с ужасом почувствовал, что он один-одинешенек.
Может, еще не поздно; пообещать, что он обязательно исправится? Но ему сдавило горло, и он еле сдерживался, чтобы не расплакаться.
Это была самая горькая минута в его жизни.
Воспитатель Кравчук сидел молча, внимательно слушал выступающих, оценивая настроения воспитанников. Он не любил быть назойливым, не вмешивался в дела там, где они и без него шли хорошо. Но теперь, в решительную минуту, он что-то озабоченно шепнул Виктору Чайке.
Тот кивнул головой и встал.
— Товарищ председатель, прошу слова для внеочередного заявления.
Все насторожились и повернулись к Чайке.
Матросов слушал и ушам своим не верил. Чайка говорил:
— Товарищи, хотя и неудобно выступать по вопросу, по которому уже принято решение, но я хотел просить собрание… Я верю в Сашу Матросова и буду работать с ним. Прошу передать его мне в подручные.
Несколько мгновений все молчали, потом раздались голоса:
— Хорошо! Если ты веришь, то и мы верим.
— Пускай работает!
— Принимаем!
И точно взметнулась буря, загремели дружные аплодисменты. Все повеселели, чему-то обрадовались, посмотрели на Матросова как-то по-новому, радушно; глаза их будто говорили: «Верим тебе, Матросов, теперь дело за тобой»…
Брызгин хмуро взял со стола свой рапорт и со злостью изорвал его на мелкие кусочки.