Самая ужасная тренировка у Гриффиндорской команды получилась в четверг. Саша вымотался настолько, что не нашел в себе сил спешиться с метлы. Гудящие ноги его просто не слушались. Тогда он снова поднялся в воздух и просто полетел к замку. Найдя окна своей гостиной, он завис на месте и несколько раз стукнул по стеклу, при этом моля всех существующих и несуществующих богов, чтобы этой выходки не заметили преподаватели: Саша запамятовал, является ли вход в гостиную через окно грубым нарушением.
Окно открыла Джинни и недоуменно уставилась на Сашу.
— Открой пошире и отойди, — бросил он, выходя на разворот.
Джинни распахнула створку настолько, насколько позволяла обстановка, и послушно отошла. Саша прямо на метле влетел в окно, завис над одним из кресел, перевернулся спиной вниз, разжал руки и упал прямиком в плюшевые объятия подушек.
— Ну ты даешь, — выдохнул Рон, оторвавшись от какого–то эссе. — Ничего, что дверь есть?
— Рон, иди ты, — огрызнулся Саша. — Эти тренировки меня доконают.
— Может, чем–то помочь? — участливо спросила Джинни.
— Да, спасибо, что спросила. Будь добра, отрежь мои ноги и положи на полочку. Я потом заберу.
Джинни и Рон уставились на него, как на ненормального, и даже Гермиона оторвалась от работы.
— У тебя нездоровый вид, — заключила она. — Может, стоит сходить в Больничное Крыло?
— Милая Грейнджер, для меня слово «идти» и любые его производные сейчас являются ругательными, — Саша смог изобразить улыбку. — Угадай, как далеко я тебя пошлю, если еще раз такое услышу.
— Ну, если хочешь, я схожу, — предложила Джинни. — Попрошу у мадам Помфри какое–нибудь зелье от боли в мышцах.
— Буду премного благодарен, — Саша свесил руку с кресла.
Джинни бегом выскочила из гостиной, но в этот момент вернулась вся команда. Анджелина и Алисия непонимающе уставились на Сашу.
— И как ты умудрился? — задала Кэти вопрос, который читался в глазах у остальных членов команды. — Ты еще летал, когда мы уходили со стадиона.
— Через окно, — пояснил вместо Саши Рон. — Влетел через окно, будто так и надо.
— Чего мы–то не сообразили? — удрученно спросил Фред и рухнул в одно из кресел.
— То есть, ты думаешь, это нормально? — вскинулся Рон.
— Вполне, — хохотнул Фред.
— Если бы ты только что тренировался с нами, ты бы вообще влетел сразу в спальню, — добавил Джордж. — Кто как, а мы завтра так и сделаем.
— Это вряд ли, — подал голос Вуд. — Завтра сделаем передышку перед матчем. В субботу мне нужна сильная команда, а не тряпки на метлах.
— Вот за что я люблю Оливера, так это за умение вовремя, — простонал Фред и забросил ноги на спинку кресла, свесив голову вниз.
Через несколько минут Джинни вернулась из Больничного Крыла с большой банкой согревающей мази для мышц. Она никак не ожидала того, что к этому моменту в гостиной будет очень много желающих запустить руку в спасительную баночку. Так или иначе, ее ждал невероятно теплый прием.
Как бы ни парадоксально это было, Вуд действительно отменил пятничную тренировку. В силу этого вместо того, чтобы выкладываться на стадионе, вся команда устроила в Башне форменное бесчинство. Особенно старались Фред с Джорджем, которые просто орали как ненормальные, цеплялись ко всем подряд и вообще бесцельно перемещались по гостиной. Вуд просто ушел к себе в комнату, когда начался балаган. Анджелина, Алисия и Кэти хохотали надо всем, что видели, и в этом смехе было что–то истерическое. Весь факультет вслед за командой решил предаться безделью. Даже Гермиона отложила в сторону огромный том «Современной рунической науки» и с улыбкой наблюдала за остальными. Рон, почуяв вседозволенность, рванул к игрокам в плюй–камни. И только Саше было не до веселья. С самого утра его мучила невероятно противная головная боль. Посидев в гостиной с полчаса для проформы, он поднялся в спальню, разделся, лег в кровать и вырубился.
Трава была высокой. Она гладила холодную кожу, она ласкала живот теплом, накопленным за день. И все же она шелестела, и этот звук выдавал Его в ночной тиши. Но и в этой густой траве были прогалины. Иногда на такую прогалину выскакивала мышь, и тогда Он замирал, давая ей возможность почувствовать угрозу. Но глупые создания не видели и не чувствовали притаившейся в траве угрозы. Он выжидал еще миг, а затем делал молниеносный бросок, гибельный для глупых зверушек. И тогда над травой звучал коротки отчаянный писк. Последний писк бесполезной угасающей жизни, после которого наступала тишина. И лишь шорох травы звучал под бездонным весенним небом. Он не чувствовал ни отвращения, ни сожаления, лишь необходимость. Жестокая, несущая боль необходимость, требование этого тела — не более. И Он упивался этими маленькими, незначительными смертями, не чувствуя ни жалости, ни раскаяния, лишь удовлетворение. Эти мучения теплых беззащитных комочков делали Его еще более безжалостным, еще более хладнокровным, и к тому же, они приносили чувство сытости этому телу. А уж за сохранность этого тела Он пока что переживал.