Напрашивается вывод, что история с изгнанием и возвращением Александра была придумана гораздо позже, и не только для того, чтобы снять с него ответственность за падение Изборска и Пскова. С одной стороны, она позволяет очернить новгородцев, с другой, придать Александру образ мученика, необходимый каждому христианскому святому. Кроме того, это бросает тень и на Андрея, который на фоне своего героического брата выглядит человеком, не способным защитить Отечество в момент смертельной опасности. А опорочить Андрея необходимо, так как отношения между сыновьями Ярослава не вписываются в легенду о защитнике земли русской святом князе Александре Невском.
По отрывочным данным в тщательно подправленных переписчиками первоисточниках можно сделать вывод, что Ярослав Всеволодович из своих сыновей выделял не прославленного потомками Александра, а преданного ими забвению Андрея. Косвенно об этом свидетельствует то, что после смерти Ярослава (1246 г.) Великим князем владимирским стал, видимо, по воле отца, именно Андрей. Как это произошло, сказать сложно. Описание событий, происходивших в течение трех лет после смерти Ярослава Всеволодовича, в летописях отрывочно и противоречиво. Став Великим князем, Андрей нарушил порядок горизонтального наследования, по которому великокняжеский престол переходил к старшему брату. Он изгнал из Владимира занявшего трон «по старине» своего дядю Святослава Всеволодовича (брата Ярослава). Это было первое за сорок лет нарушение порядка престолонаследия в Северо-восточной Руси. Чтобы решиться на такой серьезный поступок, Андрей должен был опираться на какие-то влиятельные силы. Иначе он ни дня бы не просидел на Великокняжеском троне: ни Святослав, ни старший брат Александр не отдали бы его без борьбы. Однако занять трон мало, его еще надо удержать. А последнее слово за тем, кому быть Великим князем владимирским, было за Ордой. Как отмечает Феннел: «Ни Александр, ни Святослав не имели достаточно сил, чтобы справиться с Андреем без поддержки татар, но и Андрей не мог удержать престол, не подтвердив своего права на него» (указ. соч., с. 146). В результате все трое, независимо друг от друга, поехали в Орду. В итоге Андрей получил право на Владимирский престол, а Александр – «Киев и всю Русскую землю». Святославу, который вместе с Юрием сражался с татарами в битве на реке Сить, поездка в Орду не помогла. О нем известно только то, что он умер в 1252 или 1253 году.
У Соловьева другая версия передачи Великокняжеского престола Андрею. Он пишет о том, что «Александр с Андреем имели в Орде большой спор, кому быть во Владимире, кому в Киеве, и хан отдал Киев Александру, а Владимир Андрею, основываясь на завещании покойного великого князя Ярослава. Что же могло заставить Ярослава завещать старшему Александру Киев, а младшему Андрею – Владимир? Быть может, особенная любовь к Андрею, который оставался всегда при нем…» (Соловьев, СС, т. 3, с. 152).
Костомаров считал, что Александр получил Киев не по завещанию отца, а в результате интриг монгольского хана. С одной стороны, это решение было свидетельством того, что Орда отдает свое «предпочтение Александру, так как Киев был старше Владимира». Но, с другой стороны, Орда приняла такое решение потому, что «Киевская земля была в те времена до такой степени опустошена и малолюдна, что Александр мог быть только по имени великим князем. Вероятно, монголы сообразили, что Александр, будучи умнее других, мог быть для них опасен, и потому не решились, не испытавши его верности, дать ему тогда Владимир, с которым соединялось действительное старейшинство над покоренными русскими землями» (указ. соч., с. 84).
Потом, надо полагать, монголы «испытали его верность» и остались довольны, раз уж они помогли Александру отобрать у Андрея Великое княжение. И Александр Ярославич честно отработал полученный пост, помогая утвердить ордынское иго на землях Владимиро-Суздальской Руси. До конца своей жизни он безжалостно подавлял любые попытки сопротивления татаро-монголам в своих владениях.
Итак, после вмешательства новгородского владыки Александр Ярославич возвращается в Новгород. Первое, что он там делает, – уничтожает своих противников. «Когда в 1241 году Александр к радости анти-немецкой группировки прибыл в Новгород, он предпринял крутые меры: повесил «многие крамольники» в Новгороде…» (Феннел, указ. соч., с. 144). Напомню, что в захваченном «немцами» Пскове никого не вешали, и все диссиденты, недовольные новой властью, его беспрепятственно покинули.
НПЛ описывает возвращение Александра стандартной формулировкой, которой новгородский летописец сообщает о прибытии в город очередного князя: «пришел князь Александр в Новгород и были рады новгородцы». О расправах над новгородцами летописец молчит. Почему? Да хотя бы потому, что Новгородская летопись создавалась при дворе новгородского архиепископа.
О том, что происходило в Новгороде после того, как туда вернулся Александр, можно судить по косвенным данным. О том, что его возвращение ознаменовалось жестокой расправой над противниками суздальской партии, свидетельствуют жалобы новгородцев на его «самовластие», прозвучавшие в договоре, заключенном Новгородом с князем Ярославом, наследовавшим Великое княжение после смерти Александра в 1264 году: «А что, княже, брат твой Александр делал насилие в Новгороде, от того, княже, отступи».
Карательные мероприятия Александра вынудили сторонников мира с ливонцами уйти в глубокое подполье. Развешав на суках своих противников в Новгороде, Александр собрал городское ополчение и двинулся на «переветников» чухонцев.
Кто именно построил «город Копорье», разрушенный Александром, «Житие» не уточняет, – некие «пришельцы» с «Западной стороны». НПЛ указывает на «немцев». Кто это был? Шведы, датчане, ливонские рыцари, люди Дерптского епископства или крещеные немцами эстонцы, пришедшие на помощь своим соплеменникам-вожанам? Неизвестно. В отечественной исторической науке утвердилась версия о том, что «город» Копорье построили ливонские рыцари. Вот только зачем Ордену понадобилось тратиться на его строительство? По сравнению с Псковом или Изборском стратегическое значение Копорья равно нулю. Ливонии, выступившей на стороне Ярослава Владимировича, грозила очередная война с Новгородом и «низовой землей», следовательно, им нужно было укреплять рубежи на путях из Новгорода и Владимиро-Суздальского княжества. А Копорье находится в противоположном направлении, откуда вторжение в Ливонию не ожидалось.
Ливонцам, учитывая их крайнюю стесненность в средствах, следовало не распылять свои ресурсы, а попытаться удержать в своих руках то, что они уже получили. Например, Александр Ярославич, укрепляя новгородские рубежи со стороны Пскова, строит крепости по берегам реки Шелонь. Почему именно здесь? Шелонь впадает в озеро Ильмень. Из этого озера вытекает река Волхов, на берегах которой стоит Новгород. Один из притоков Шелони берет начало недалеко от Пскова. Таким образом, этот водный путь – главная связующая нить между Новгородом и Псковом. Именно на берегах этой реки и должен был строить укрепления Орден. Прямо напротив крепостей новгородцев, так же, как в 1492 году, Иван III приказал построить крепость Ивангород напротив замка ливонских рыцарей – Нарвы.
Но у ливонцев нет средств на укрепление подступов к Пскову со стороны Новгорода. У них нет возможности даже расположить в Пскове боеспособный гарнизон. Ливонцы помогли Ярославу Владимировичу вернуть его княжество. Удержать его в своих руках он должен был уже сам. Война с Русью из-за Пскова никому в Ливонии была не нужна. Ливонцы хотели решить только одну проблему: обезопасить свои границы от ежегодных вторжений русских.
Так что если Орден или Дерпт попытались закрепиться в Копорье, то это было ошибкой. Ливонцы не могли обеспечить здесь серьезного военного присутствия. Разумеется, наши историки утверждают, что Копорье было «сильнейшей крепостью». Правда, следов этого грандиозного фортификационного сооружения публике предъявить не могут. Где же эта мощная вражеская крепость? Куда делись ее толстые стены и высокие башни, которые не смогли противостоять неудержимому натиску чудо-богатырей прославленного полководца Александра Невского? Давайте покажем их восторженным потомкам. Мы будем смотреть на них и гордиться доблестью наших предков. На вопрос, а где же, собственно, этот самый немецкий замок Копорье – символ русской воинской славы – историки, не моргнув глазом, отвечают: – «Крепость была взята на шит и срыта до основания» (Бегунов, указ. соч., с. 77). И вновь лукавит многоуважаемый академик.