Повторять приказания не пришлось.
Всадники живо спрыгнули с коней, привязали кто где и разбрелись.
Вскоре по бору пошла гулкая перекличка, а ещё немного времени спустя, задымились и приветливо затрещали костры.
У самого большого из них сел на разостланной медвежьей шкуре князь тверской Михаил Александрович.
Вид у него усталый и угрюмый.
Вышла незадача: думал засветло до Вильны добраться, а пришлось заночевать довольно далеко от неё.
— Не первый раз езжу, а впервой такое. Не к добру. А пора бы быть в Вильне: и люди и кони притомились в далёком и трудном, многонедельном пути.
— Изволь покушать княже, — предложил ему какой-то боярин.
Чуть отведал князь вкусной каши и отбросил ложку:
— Не хочу.
Лёг на спину на шкуре и смотрит на небо, на котором уже загорелись нечастые звёзды.
«Где моя звёздочка? Не та ль вон, что то вспыхнет ярко, то чуть мерцает».
И вдруг вздрогнул: сорвалась его звезда и скатилась к востоку.
«Нет, должно, не моя», — постарался утешить он себя.
А сердце тоскливо заныло. Его давно уж мучают злые предчувствия. Словно чуется что-то недоброе.
И отчего? Разве ему в диковинку воевать с Димитрием? Правда, на сей раз война будет полютее.
Зато он, Михаил, к ней и подготовится как следует.
Орда да Литва чего-нибудь да стоят. Нахлынут — сметут Москву.
А не пойдут они, и он не станет войны затевать. Только бы согласием заручиться, тогда вали...
Беда, что стар стал зятёк Ольгерд-то. На подъем тяжёл. Видано ли дело: два года Русь не тревожил.
Ну, да авось — тряхнёт стариной. Опять же сестра уговорить поможет...
Закрылся плащом князь, положил голову на седло.
От костра веет теплом. Слышится сдержанный говор и мерный шум лошадей, жадно жующих овёс.
Подкралась дрёма, запутались мысли. Куда-то далеко унёсся лес. Сладкий сон охватил усталого князя.
Очнулся он, когда сквозь вершины деревьев брезжил рассвет. Было прохладно и тянуло сыростью. Со всех сторон нёсся дружный храп.
Князь собирался повернуться на другой бок, когда почувствовал на себе чей-то взгляд. Посмотрел в ту сторону и разом сел, протирая глаза.
По другую сторону чуть тлеющего костра сидел человек могучего телосложения, одетый в звериную шкуру мехом наружу и шапку, украшенную парой турьих рогов. Человек этот смотрел на Михаила Александровича и насмешливо улыбался во всё своё широкое, плоское, с выдающимися скулами лицо, с обветрившейся загрубелой кожей.
Князь без труда признал в нём одного из приближённых Ольгерда — Литовия Свидрибойлу.
Михаил Александрович всегда недолюбливал этого литовца, похожего больше на разбойника, чем на княжеского вельможу.
Быть может, в этой нелюбви играло роль и то обстоятельство, что Свидрибойло был убеждённый язычник, и князю тверскому «претила его поганая вера».
— Как ты сюда попал? — спросил наконец князь.
— На ногах дошёл. Вон и мои молодцы тоже.
При этом он указал на группу литовцев, сидевших или лежавших невдалеке.
— А хороши вы, русские, — продолжал литовец, громко хохоча, — вас всех хоть голыми руками бери. Ну, чтобы мне стоило перерезать всю твою дружину, как баранов: спят, как у себя дома на печи.
— Голыми-то руками не бери — обожжёшься, — проворчал князь, которому не нравился смех литовца.
— Будто? — продолжал тот на своём картавом, ломанном языке. — Мы и не сонных русских бивали. Гикнешь, ухнешь — бегут, как бабы.
— Однако эти бабы и вам бока не раз мяли, — ответил князь всё ещё стараясь сдерживаться.
И продолжал, переменив тон:
— Скажи лучше, как здесь очутился.
— А пошёл с людьми туров бить. Да ночь в лесу застала. Назад далеко, надо было дождаться рассвета. Хотели костры разложить. Глядь, будто мерцает вдали. Мы на огонь пошли да вот к вам и выбрались. Смотрим, лежат человек десятка три и храпят себе знай. И хоть бы кто на страже... Я хотел было уж поучить как следует, по-свойски, как спать чужакам в литовском бору, да узнал тебя. Княжий шурин! Не тронь, значит, а стоило бы, право, стоило.
— Ученье-то твоё не больно нужно, — угрюмо процедил князь.
Свидрибойлу словно радовало, что Михаил Александрович злится. Он не любил русских вообще, а князя тверского в особенности; причина крылась в том, что Михаил, как шурин великого князя литовского, пользовался довольно большим влиянием у Ольгерда, а это вызывало зависть Свидрибойла — одного из ближайших советников Ольгерда.
— Русский, да в такую честь попал, — раздражённо говаривал порою литовец.
Он искал случая уронить репутацию тверского князя в глазах литовского. Но пока это ему не удавалось, и ему приходилось только злобствовать да «изводить» недруга насмешками и глумлением.
— Ой ли, не нужно? Нет нужно, нужно поучиться.
Ратные люди — а что малые ребята. Диво бы ещё, вас боги охраняли.
Зачем нам ваши боги?
Да ведь вы же, русские, безбожный народ.
Что погани-то вашей не кланяемся?
Погани? — переспросил литовец, бледнея.
А то чему же? Разным пням да колодам. Истинного-то Бога не знаете.
— Истинного? У нас настоящие боги, хорошие боги, — проговорил литовец прерывистым голосом. — Ваша вера никуда не годится... Вас боги не слышат. Не хочу и слышать о вашей вере и вашем Боге...
Михаил Александрович вскочил как от удара и крикнул, топнув ногой:
— Молчи, раб, литовский пёс. Не богохульствуй!
— Я раб? — шипящим голосом промолвил литовец, тоже встав. — Я раб? Я — литовец свободный... Я такой же князь, как и ты... Я литовский пёс?.. Покажу же я тебе, как этот пёс кусается. Эй, люди!
Литовцы вскочили.
Михаил Александрович тоже не дремал. Он схватил рог, висевший у него через плечо на стальной цепочке, и гулкие, поющие звуки тревоги пронеслись по лесу.
Тверитяне разом проснулись и схватились за оружие.
Толпа их быстро окружила князя.
Свидрибойло стоял во главе своих литовцев, которые по численности не уступали тверитянам.
Казалось, два отряда вот-вот кинутся друг на друга.
Но Свидрибойло медлил подавать знак. Он знал, что, каков бы ни был исход побоища, его постигнет лютая кара от сурового Ольгерада, который не любил прощать своеволия.
Со свой стороны Михаил Александрович не спешил с нападением, так как тоже опасался, что эта стычка может иметь неприятные для него последствия у литовского князя.
— Стой! — сказал наконец литовец, простирая руки к своим воинам. — Зачем станем зря кровь лить? Он меня обругал рабом и псом... Нам с ним и сразиться. Князь, тебя я вызываю на поединок!
— Хоть сейчас.
При всех своих недостатках Михаил Александрович был очень храбрым человеком; он не раз смотрел в лицо смерти и не испугался вызова могучего Свидрибойла.
— Пусть боги нас рассудят, — продолжал литовец.
— Не боги, а Бог. Я согласен на суд Божий хоть сейчас.
— Нет, подождём, когда приедем в Вильну. Там будем биться перед самим князем и иными людьми. Никто не скажет, что я убил тебя из засады: я тебя честно убью в открытом бою.
— Ты думаешь, что убьёшь меня? Ладно. Я готов ждать. А теперь на коней и в путь.
Все поспешили к коням, и вскоре оба отряда, почти смешавшись, потянулись по лесу.
Вражда между литовцами и русскими была как-то сразу забыта.
Только князь да Свидрибойло старались держаться поодаль один от другого.
Солнце всходило.
Румянец загорелся на вершинах угрюмых сосен. Берёзы с остатками пожелтелой листвы рдели, как золотые.
Из чащи полз, поднимаясь, пригретый туманный пар.
Промелькнула поляна, ещё тёмная среди озарённых деревьев, но уже обласканная отсветом зари.
Не успевшие улететь пичужки кое-где встрепенулись в кустах.
Пронеслось и замерло протяжное мычанье зубра...
IX. ПОЕДИНОК
Ольгерд пировал.
За огромным столом, протянувшимся во всю длину лучшей комнаты Виленского замка, сидели литовские вожди, русские князья и польские паны.