узнал царевич, что его державный дядя вновь вызывает в Орду епископа Кирилла, «да исцелит сына его, един бо бе у него». Святитель, заповедав всем молиться в Ростове, «освятив воду и пришед в татары, и исцсди сына». Как изумлен и обрадован был старец-епископ, когда однажды явился к нему племянник хана с усердной просьбой взять его с собой в Ростов! Однако это было дело опасное: мать и родные, без сомнения, могли бы покарать не только беглеца, но возбудить гнев хана и против Кирилла, но, с другой Стороны, епископ не мог отвергнуть души, жаждущей истинного Света. Царевич выразил решимость тайно от всех скрыться из Орды и прибыть в Ростов. Так действительно и случилось. И вот татарский царевич, плененный благолепием соборного храма и стройностью христианского богослужения, усердно просит епископа окрестить его: «огнь взгореся в сердцы его, и восия солнце в души его!». Но опытный старец советует ему подождать еще несколько времени: царевича могли отыскивать на Руси и в самом Ростове. Когда наконец опасность миновала, епископ крестил царевича, назвав его Петром, «и бе Петр учение Господне (слушая) по вся дни во святилище и у владыки». Год от году Петр все более свыкался с жизнью на Руси. Князь Борис Василькович так полюбил его, что побратался с ним. Часто они вместе делили досуг, занимаясь охотою с ловчими птицами по берегу Ростовского озера, часто приходилось Петру засыпать под открытым небом, среди дубрав, «по обыщней молитвен, и тогда посещали его дивные видения. На месте одного из таких видений, «при езери» Неро, Петр, с благословения епископа Игнатия, преемника Кирилла, построил монастырь во имя св. апостолов Петра и Павла. Женившись на дочери ордынского вельможи, он имел детей и ев глубоцс старости, г. монашеском чине к Господу отъиде, Его же возлюби». Без сомнения, царевич Петр горько оплакивал кончину Кирилла в 1262 году. Но еще более скорбели о потере маститого пастыря русские князья - Александр Ярославич, Борис и Глеб Васильковичи вместе с княгинею Мариею. Все они горячо любили и почитали Кирилла, который «князьям и бояром и всем вельможам был на успех, обидимым помогал, печальных, нищих миловал». Все дивились его святой жизни, «все спешили из окрестных мест в город, в соборную церковь Св. Богородицы, как для того, чтобы послушать ученья его от святых книг, так и желая посмотреть на великолепие церкви, которую он дивно украсил».
– г- Ничем он не отстал от прежних епископов ростовских, святых Леонтия, Исайи и Нестора, последуя их нравам и учению! - говорили при его гробе.- Он был истинный святитель, а не наемник!..
А князья припоминали, как незабвенный страстотерпец Василь-ко Константинович в предсмертной молитве своей просил Бога сохранить вместе с его семейством и епископа Кирилла, как покойный пастырь горько плакал, разыскивая на месте несчастного
побоища при реке Сити тело великого князя Георгия Всеволодовича и, узнав его по княжескому одеянию, положил в Ростовском соборе, вместе с телом Василька. Утешением для всех, любивших старца, было то, что блаженный Кирилл скончался, «исполнь дний, в старости глубоце и в истинней добродетельной седине»361. Похоронив епископа, князья озаботились избранием ему преемника, который намечен был уже заранее. Еще в 1261 году «блаженный князь Александр, Борис и Глеб, волею Божиею и поспехом Св. Богородицы, благословением митрополита и епископа Кирилла взведоста архимандрита св. Богоявленья Игнатия»362. Этот Игнатий и был преемником Кирилла. Около этого же времени, по всей вероятности, Бог помог Александру Ярославичу привести к окончательному совершению давнишнее его желание - достроить женскую обитель в Суздале, в которой в 1262 году опочила добродетельная княгиня Мария Михайловна, принявшая перед кончиной иночество с именем Марфы363.
Так среди великих правительственных забот Александр умел
отзываться на все нужды своего народа, входить во все обстоятель
ства своего времени, всюду внося душевную теплоту и самое
искреннее участие.
Глава 18
Последний великий подвиг св. Александра.- Бесермены.- Восстание народа.- Гнев хана.- Путешествие св. Александра в Орду «ради христиан».- Успех ходатайства.
Предчувствовал ли Александр Ярославич, что протекшие два года мирной и сравнительно спокойной жизни будут лишь кратко-временною ослабою, какую среди тяжких трудов и забот послал ему Господь, да почиет, прежде даже не отъидет (Псал. 38, 14)? Не только предчувствовал, но, можно сказать, изо дня в день ожидал новых беспокойств. Отстояв самостоятельность государства, он неизбежно должен был согласиться на тяжелую дань. При этом, с одной стороны, он хорошо знал жадность татар, их грубость и склонность к насилиям всякого рода, с другой - понимал всю неподготовленность русского народа к рабской покорности, к тяжким жертвам и терпеливому перенесению невзгод. До монгольского ига власть русских князей вовсе не была отяготительна для народа. Хотя наши князья и вели воинственный образ жизни, но в обращении с народом они нередко проявляли черты истинно отеческой заботливости, добродушия и кротости. В народных песнях не слышится ни малейшей жалобы на притеснения со стороны бояр и князей, на худую, тяжелую жизнь,- значит, жить было хорошо. За самые тяжкие преступления виновный платился лишь своим имуществом, отдавая определенную законом пеню. К телесному наказанию не прибегали. Слова: «Да будет мне стыдно» - служили порукою в верности и ненарушимости принятых на себя обязательств. У монголов были другие обычаи: требуя дани, они без церемонии ставили неисправных должников на правеж, секли кнутом, прибегали к пыткам, казнили смертью, чтобы страхом и муками добиться того, чего им хотелось. Убить человека другой народности им ничего не стоило, по словам современного наблюдателя. Наконец, сами повинности могли показаться народу весьма обременительными. Наши князья довольствовались небольшой данью. Внутреннее управление больших издержек с их стороны не требовало. Все государственные расходы главным образом ограничивались издержками на содержание князя, его семейства и двора, которые не могли быть тяжелы для населения, так как для покрытия их князья обыкновенно имели свои княжеские села, доставлявшие им все необходимое, свои заповедные леса, рыбные ловли и т. п. Естественно, что при сборе дани с подвластной страны, большею частью натурою - хлебом, воском, медом, живностью,- князья довольствовались лишь избытком достояния. Не то предстояло теперь… Народ действительно сразу почувствовал всю тягость возложенных на неги повинностей, но пока терпел, слушаясь своих князей. Приходилось, конечно, не раз Александру Ярославичу разъяснять народу необходимость повиновения и исправного отбывания повинностей. Вполне возможно, что иной раз он вынужден был, в случае сопротивления, силой заставлять народ исполнять требования татар и наказывать за непослушание. Горько было ему все это… Как часто приходилось ему слышать, что он не жалеет своего народа, действует заодно с безбожными!.. Болезненно сжималось его сердце при этих упреках со стороны современников, из которых очень немногие понимали, что только тяжелая необходимость заставляла его так поступать. Александр страдал больше, чем народ, страдал нравственно, видя бедствия своих подданных, которых любил, как братьев во Христе. «Не обижайте простых, бедных людей,- часто говаривал он своим боярам.- Сии братнею Божиею именуются по слову Господню и о нас ходатаи к Богу. Бог взыщет их кровь и слезы из рук ваших!»364 Как же тяжело было ему видеть, что татары терзали русских за малейшую неисправность! Но что же он мог предпринять со своей стороны в защиту своих подданных? Не он ли ручался перед ханом в исправном платеже дани и полной покорности своего народа? Если бы он вздумал предпринять какую-нибудь решительную меру, не постигла ли бы его участь брата Андрея? Не забота о себе, конечно, имела тут место, нет: сам он «не токмо живота не щадяше, но и душу свою всегда тщашеся полагати»365. Заступничество за народ могло лишить его ханского доверия, а вместе с тем отнять и всякую возможность ходатайствовать перед ним за свой народ. Последствия ханского гнева были бы ужасны. Оставалось одно - терпеть в надежде на лучшее будущее. Но бедный угнетенный народ мало думает о будущем, которое ему темно и непонятно, он живет более настоящим, а оно так безотрадно, что можно предпочесть самую смерть горькому «сиротскому житью».