В стихотворении «Журавли», которое, по замечанию Пушкина, было бы вернее назвать не басней, а элегией, он говорит о журавле, раненном стрелою ловчего и отставшем от стаи, собравшейся «в теплу, дальну страну».
Не голос ли самого Радищева этих лет, томящегося в деревенской глуши, слышен в жалобах раненого журавля?
Заканчивается стихотворение горячим призывом к твердости и мужеству в испытаниях, посылаемых жизнью:
О вы, стенящие под тяжкою рукою
Злосчастия и бед!
Исполнены тоскою
Клянете жизнь и свет;
Любители добра ужель надежды нет?
Мужайтесь, бодрствуйте и смело протекайте
Сей краткой жизни путь…
Поэма «Бова». названная в подзаголовке «повестью богатырскою», по замыслу Радищева должна была состоять из двенадцати песен. Сохранились вступление, первая песнь и прозаический пересказ содержания всей повести.
Сказку о Бове, эту сказку «древних лет», народную сказку, столь любимую крепостными нянюшками и дядьками, Радищев слышал от своего «старинного дядьки» Петра Сумы.
В шутливо-иронической, изобилующей сатирическими намеками поэме-сказке очень ощутимы гражданские мотивы.
«Песни, петые на состязаниях в честь древним славянским божествам», являются в творчестве Радищева еще одной попыткой создания эпопеи на национальном материале. До нас дошли только прозаическое введение и первая песнь певца Всегласа.
Возможно, что Радищев начал работать над «Песнями» под впечатлением от только что опубликованного в то время «Слова о полку Игореве», которое в первой редакции называлось «Ироической песнью».
«Песни» представляют собой исполненную взволнованного патриотического чувства поэму о свободолюбивом духе русского народа. Этой поэмой Радищев начинает ту линию русской поэзии, воспевающей в образах национально-освободительной борьбы давнего прошлого борьбу современности за социальную свободу, — линию, которая впоследствии найдет свое наиболее яркое выражение в произведениях Рылеева, Пушкина и других русских поэтов. В «Песнях» говорится о нашествиях на древний Новгород чужеземных захватчиков, о борьбе новгородцев за свободу. В их призывах к борьбе как бы звучит голос самого Радищева, призывающего народ к борьбе со своими поработителями.
Песня Всегласа исполнена могучим патриотическим чувством и ненавистью к иноземным захватчикам, меч которых «не щадил славенской крови». Заканчивается песня замечательным «пророчеством» жреца о великом будущем русского народа;
Последним большим поэтическим произведением Радищева была «Песнь историческая» — своеобразный обзор всемирной истории, представленный в образах вождей и монархов от Моисея до Марка Аврелия, — обзор, в котором «правдивым царям» противопоставлены тираны, «ненасытцы крови».
Стихи Радищева читать не легко. Их язык, их синтаксис, их ритмический строй далеко не всегда были «гладкими». В этом сказалось принципиальное стремление Радищева преодолеть правила «гладкописи» классической поэзии. Очень интересно объяснение Радищева, данное им в «Путешествии», по поводу одной строки из оды «Вольность».
«Сию строфу, — говорит он, — обвинили для двух причин: за стих «во свет рабства тьму претвори» — он очень туг и труден на изречение ради частого повторения буквы т и ради соития частого согласных букв — бства тьму претв — на десять согласных три гласных, а на российском языке толико же можно писать сладостно, как и на итальянском… Согласен… хотя иные почитали стих сей удачным, находя в негладкости стиха изобразительное выражение трудности самого действия…» — то-есть трудность претворения в свет свободы тьмы рабства.
К последним годам жизни Радищева относится и его статья «Памятник дактилохореическому витязю», написанная им в защиту Тредиаковского, автора «Тилемахиды». В этой статье, чрезвычайно своеобразной по форме, Радищев ставит своей целью определить, что же является удачным в поэме Тредиаковского, и высоко оценивает работу последнего в области русского стиха.
Годы, предшествовавшие смерти Радищева, омрачены неустройством жизни и материальными затруднениями.
«Я здесь переезжаю с квартиры на квартиру. Худо не иметь своего дома», — жаловался он на петербургскую жизнь в письме к родителям.
Последним местом его жительства был небольшой дом в Семеновском полку, на углу 9-й линии и Семеновской улицы. Кругом дома был пустырь.
С Радищевым жили два его старших сына и дочь Екатерина. Третий сын его от первого брака, Павел, разделивший с отцом годы изгнания, воспитывался в Морском кадетском корпусе. Маленькие дети от второго брака — Фекла, Анна и Афанасий— находились в Петербурге, в пансионе старого знакомого Радищева — Вицмана.
Жилось Радищеву трудно. Маленькое поместье приносило ничтожный доход. Престарелые родители не только не могли помочь сыну, но и сами нуждались в его поддержке. Долги росли.
И все же этот стареющий, преследуемый нуждой человек, перенесший моральную пытку долгого одиночества, не сдался, не отступил от своих убеждений.
«Истина есть высшее для меня божество», — говорил он — и работал, работал с юношеским увлечением, с глубоким и радостным сознанием, что исполняет свой долг — долг служения родине.
Он составил «Записку о новых законах», в которой доказывал, что «лучше предупредить преступление, нежели оное наказывать». Как и в «Путешествии», он писал в этой «Записке» о произволе и преступлениях властей.
Он разработал «Проект гражданского уложения». Это была та программа, которой он считал необходимым придерживаться при реформе законодательства. О равенстве всех состояний перед законом, об уничтожении табели о рангах, об отмене телесных наказаний и пыток, о введении судопроизводства и суда присяжных, о свободе совести, свободе книгопечатания, об освобождении крепостных господских крестьян, о запрещении продажи их в рекруты — вот о чем писал неукротимый Радищев в своем «Проекте».
Уже упоминавшийся нами Н. С. Ильинский рассказывает в своих «Записках», что граф Завадовский предупреждал Воронцова о свободолюбивых настроениях Радищева. Воронцов будто бы вызвал к себе Радищева и сказал ему, что «если он не перестанет писать вольнодумнических мыслей, то с ним поступлено будет еще хуже прежнего».
В числе различных свидетельств о работе Радищева в комиссии — полудостоверных, полуанекдотических — есть и такой рассказ.
— Эх, Александр Николаевич! — будто бы сказал ему как-то раз граф Завадовский, стараясь придать словам тон дружеского упрека. — Охота тебе пустословить попрежнему… Или мало тебе было Сибири?
В словах графа был грозный намек.
Но не угроза, скрытая в словах графа, показалась страшной Радищеву. Когда он говорил сыновьям: «Ну, что вы скажете, детушки, если меня опять сошлют в Сибирь?», то в этих простых и грустных словах выражалась не столько его тревога за свою судьбу, сколько глубокая, благородная человеческая печаль перед лицом несправедливости и неправды. Радищев не сдался, не признал себя побежденным перед лицом этой неправды, борьбе с которой он отдал всю жизнь. Нет, всеми силами своей большой души он верил в то, что неправда будет побеждена и его родной народ увидит счастье и свободу. Но, вероятно, он понял, что не доживет до этого, что его веку на это не хватит.
По его глубокому убеждению, у него оставался один выход — тот самый выход, который много лет назад подсказал ему его друг — Федор Васильевич Ушаков. Об этом выходе говорил и он сам с такой страстной убежденностью устами крестицкого дворянина в своем «Путешествии»: