Через много лет, находясь на поселении в Сибири, Вильгельм Кюхельбекер, перечитав эту статью, так отзовется о ней в своем дневнике:
«Статья Одоевского о «Венцеславе» всем хороша; только напрасно он Жандру приписывает первое у нас употребление белых ямбов в поэзии драматической: за год до «Русской Талии» были напечатаны: «Орлеанская дева» Жуковского и первое действие «Аргивян».
Весна 1825 года была в самом разгаре.
Квартира Одоевского стала одним из центров, где собирались будущие декабристы. Здесь подолгу живал Александр Грибоедов.
Об этом вспоминает Дмитрий Завалишин:
«Еще чаще виделся я с Грибоедовым у Александра Ивановича Одоевского, у которого Грибоедов даже жил…»ли, по крайней мере, часто просиживал подолгу, потому что мне нередко случалось, заходя по делам к Одоевскому, рано утром, и иногда притом и по два дня сряду заставать за утренним чаем и Грибоедова вовсе еще не одетого, а в утреннем костюме…»
Весной 1825 года «литературные деятели (Северного тайного общества) захотели воспользоваться предстоящими отпусками офицеров для распространения в рукописи комедии Грибоедова «Горе от ума», не надеясь никаким образом на дозволение напечатать ее. Несколько дней сряду собирались у Одоевского, у которого жил Грибоедов, чтобы в несколько рук списывать комедию под диктовку».
На этой же квартире обсуждались дела тайного общества.
Рылеев мечтал о «будущем усовершенствовании рода человеческого».
Одоевский и Александр Бестужев спорили и «говорили, между прочим, об России, рассуждали о пользе твердых, неизменных законов».
Каховский и Оболенский высказывались за умерщвление царствующей фамилии.
Бестужев вскоре по делам службы уехал в Москву. Через него члены общества решили снестись с Иваном Пущиным, руководившим московской управой Северного общества. В апреле в столице появился наконец Вильгельм Кюхельбекер.
Был он долговяз, порывист и первое время приводил многих в смущение излишней экзальтацией и противоречивостью суждений. Вильгельм намеревался поступить на службу. А это было делом нелегким, так как, прославившись своими передовыми лекциями во Франции, он находился на сильном подозрении у правительства. После некоторых усилий удалось пристроить его к Гречу и Булгарину.
За прошедшие годы Кюхельбекер ничуть не остепенился. Не успел приехать, как…
«Вильгельм третьего дни разбудил меня в четвертом часу ночи, — писал Грибоедов Степану Бегичеву, — я уже засыпал глубоким сном; на другой день — поутру в седьмом; оба раза испугал меня до смерти и извинялся до бесконечности. Но дело не шуточное!!! побранился с Львом Пушкиным, хочет драться; вероятно я их примирю, или сами уймутся. Узнаешь ли ты нашего неугомонного рыцаря?..»
Помирить их Грибоедову, конечно же, удалось.
Правда, не без помощи друзей.
Друзья любили «необузданно вспыльчивого» Кюхельбекера, «человека замечательного».
«Что за прелестный человек, этот Кюхельбекер!.. — восклицал в письме Рылеев. — Как он молод и свеж!»
Другой его современник, Евгений Боратынский, оставил нам, пожалуй, лучший портрет своего товарища:
«Он с большими дарованиями, и характер его очень сходен с характером женевского чудака (Руссо. — В. Я.): та же чувствительность и недоверчивость, то же беспокойное самолюбие, влекущее к неумеренным мнениям, дабы отличиться особенным образом мыслей, и порою та же восторженная любовь к правде, к добру, к прекрасному, которой он все готов принести в жертву; человек, вместе достойный уважения и сожаления, рожденный для любви к славе (может быть, и для славы) и для несчастия».
Позже Вильгельм поселился с Одоевским.
«Кюхельбекер был болен и занимал сырую комнату. По обширности моей я предложил ему у себя комнату, и он в предпрошедшем месяце переехал ко мне».
Жили они дружно: их сближали литературные интересы, политические взгляды, общий крут друзей. Слуга Кюхельбекера Семен Балашов рассказывал, что, живя у Одоевского, барин «с утра до первого и второго часа занимался сочинениями, потом уходил и возвращался в квартиру часу в первом или втором ночи».
Лев Пушкин служил в департаменте духовных дел министерства народного просвещения под началом Константина Сербиновича. К службе он относился с прохладцей: опаздывал, а то и вовсе не являлся на дежурства, переписывая бумаги, пропускал целые листы… Отсюда неприятности, столкновения с начальником канцелярии Карташевским, даже с самим министром, адмиралом Шишковым.
Будущее не сулило Пушкину ничего хорошего.
Сербинович внешне недовольства своего не показывал (как же, брат самого Пушкина!), но Левушка хандрил, бывал вспыльчив, подумывал об отставке…