— О чем ты, Виля, хотел поговорить со мной? — переодеваясь, спросил Александр. — Посмотри на себя в зеркало.
— А-а! — сердито махнул рукой Кюхельбекер. — Будешь моим секундантом?
— Ого! — изумился Одоевский. — Когда же ты успел?
— Не сегодня. Просто молчал, ты всюду с друзьями, а хотелось бы наедине.
— Кого ты собираешься вызвать?
— Греча и… и Булгарина в придачу! — Вильгельм растрепал рукой волосы на голове и, вихляясь длинным нескладным туловищем, забегал по комнате.
Потом остановился.
— Или морды им набить? И так осточертело мне с ним служить, еще с братом твоим поссорить хотят.
— С Володей?
— Да.
Взяв Вильгельма за плечи, Одоевский усадил его на диван.
— Рассказывай!
Оказывается, через Николая Греча, которому по своей наивности Кюхельбекер доверил 4-ю книжку «Мнемозины» еще до выхода ее в свет, она попала в руки Фаддея Булгарина. Тот, издавна не любивший московских издателей, успел тиснуть в 10-й книжке своего журнала «утопию»: «Невероятные небылицы, или Путешествие к средоточию земли», где жестоко высмеял «великих любомудров», а также «гусляра-философа», за коим определенно угадывался Владимир Одоевский…
Взбешенный предательством, Вильгельм наговорил обоим журналистам кучу дерзостей.
— Как быть, Саша? Володя прислал мне сердитое письмо.
— Успокойся, я тотчас же напишу ему, объясню все. Он поймет.
В Киеве Грибоедов появился в начале июня. После десятого числа он, не простясь, неожиданно уехал.
Что произошло с ним за эти десять дней? С кем виделся он?..
Оповещенный о приезде Грибоедова, один из руководителей Васильковской управы Южного общества, Михаил Бестужев-Рюмин, срочно вызывает из Василькова главу управы Сергея Муравьева-Апостола. В Киеве же находится дежурный офицер 4-го пехотного корпуса Сергей Трубецкой, ратовавший за объединение Северного и Южного обществ, минуя Пестеля. И еще два активных члена общества в городе: Артамон Муравьев и Матвей Муравьев-Апостол.
Встреча их со знаменитым драматургом состоялась. И не одна…
Но что обсуждалось на них?..
Для чего членам тайных обществ было так необходимо свидание с Грибоедовым, которому они верили и которого, безусловно, считали своим?
И Бестужев-Рюмин, и Артамон Муравьев, и Сергей Муравьев-Апостол на следствии вопрос о киевских встречах с Грибоедовым запутали настолько, что картина обрисовалась очень противоречивая…
Но главное для нас в другом: чего хотели от Грибоедова южные декабристы и почему столь резко наступило между ними охлаждение?
Тщательно анализируя следственные дела их и Грибоедова, академик М. В. Нечкина пришла к выводу, что «целью киевских свиданий было вовсе не принятие Грибоедова в члены общества… Очевидно, речь шла о каком-то важном и спешном для Васильковской управы поручении, неотложном деле, в котором должен был принять участие Грибоедов. Дело это явно связано с Ермоловым. Переговоры были резко порваны — Грибоедов, не простясь, уехал…»
Закономерный вопрос: «Что же случилось и какое именно поручение ему хотели дать?»
Между руководителем Южного общества Пестелем и Васильковской управой шла в то время внутренняя борьба. Сергей Муравьев требовал скорейшего выступления, доказывая другим членам, что, «оставаясь в бездейственности… они сим умножают лишь опасности, на каждом шаге нам угрожающие».
И тогда возник «белоцерковский план».
В конце лета 1825 года предполагался высочайший смотр 3-го корпуса. Считали, что император остановится в Белой церкви — имении графини Браницкой. Там-то и хотели «произвести возмущение» Сергей Муравьев и Бестужев-Рюмин: «захватить» императора, «нанести ему удар», далее следовать 3-м корпусом на Киев и Москву…
Пестель возражал против этого плана, считая, что революция возможна лишь при условии, если начнется она в Петербурге.
Васильковская управа, несмотря ни на что, брала инициативу в выступлении на себя. И тут вставал новый, очень важный вопрос: как поведет себя в данной ситуации Ермолов, — останется ли верным царю, или перейдет со своим мощным кавказским корпусом на сторону революции?..
Потому-то Грибоедов, пользовавшийся доверием кавказского наместника, должен был, видимо, сыграть роль своеобразного посредника между ним и Васильковской управой.
О чем говорили Бестужев-Рюмин, Сергей Муравьев и другие на свидании с Грибоедовым — можно только предположить. Не в Киеве ли сказал драматург свою знаменитую фразу: «Сто прапорщиков хотят переменить весь государственный быт России»?
Любопытно, что почти пять лет спустя при известии о польском восстании князь Вяземский признается подобным же образом: «Худо их (поляков) понимаю. Прапорщики не делают революции, а разве производят частный бунт».