Генерал Ермолов пренебрег отношением военного министра: дал возможность Грибоедову сжечь опасные бумаги.
Фельдъегерь Уклонений повез арестованного в Петербург. За себя Грибоедов был спокоен, так как не знал, что имя его звучало на следствии не единожды. Он волновался за своих друзей, участи которых в настоящее время мало бы кто позавидовал. В аресте Саши Одоевского, Рылеева, Бестужева, Кюхельбекера… он почти не сомневался.
Мысли о них тяготили его.
Что же будет с ним — покажет будущее. Ермолов?.. Он, пожалуй, не выдаст, хоть знает много. Вот если из приятелей кто…
В Петербург тем временем летела депеша кавказского наместника:
«Господин военный министр сообщил мне высочайшую волю взять под арест служащего при мне коллежского асессора Грибоедова и под присмотром прислать в Петербург прямо к его императорскому величеству. Исполнив сие, я имею честь препроводить господина Грибоедова к вашему превосходительству. Он взят таким образом, что не мог истребить находившихся при нем бумаг, но таковых при нем не найдено, кроме немногих, коп при сем препровождаются. Если же впоследствии могли быть отысканы оные, я все таковые доставлю. В заключение имею честь сообщить вашему превосходительству, что господин Грибоедов во время служения моего в миссии нашей при Персидском дворе и потом при мне как в нравственности своей, так и в правилах не был замечен развратным и имеет многие весьма хорошие качества».
Не доезжая Москвы, Грибоедов прочел в «Санкт-Петербургских ведомостях», что в столицу привезен В. Кюхельбекер, схваченный в Варшаве…
Восьмого февраля 1826 года запаленная фельдъегерская тройка влетела в Москву. Встреча с братьями Бегичевыми внесла некоторую ясность в истинное положение вещей и определила линию поведения на предстоящих допросах: все отрицать, не давая следственной комиссии ни единой зацепки…
Одиннадцатого февраля он в Петербурге, в Зимнем дворце, на главной гауптвахте. Начались допросы…
«Я к тайному обществу не принадлежал и не подозревал о его существовании. По возвращении моему из Персии в Петербург в 1825 году я познакомился посредством литературы с Бестужевым, Рылеевым и Оболенским. Жил с Одоевским и по Грузии был связан с Кюхельбекером. От всех сих лиц ничего не слыхал, могущего дать малейшую мысль о тайном обществе. В разговорах я видел часто смелые суждения насчет правительства, в коих сам я брал участие: осуждал, что казалось вредным, и желал лучшего. Более никаких действий моих не было, могущих на меня навлечь подозрения, и почему оное на меня пало, истолковать не могу».
Скоро его перевели на другую гауптвахту — в Главный штаб, — переполненную арестантами.
Подружившийся с ним командир Тарутинского полка Р. В. Любимов, взятый по подозрению в принадлежности к Южному обществу, попенял Грибоедову, что тот признался в своих вольных суждениях о правительстве.
— Надо отвечать по-военному: знать не знаю и ведать не ведаю. С боем сдавать лишь то, что удержать нельзя.
Совет этот Грибоедов запомнил.
Он написал государю письмо, без всякого подобострастия.
На письме его начальник штаба армии И. И. Дибич приписал: «Объявить, что этим тоном не пишут государю и что он будет допрошен».
А пока допрашивали его товарищей…
Рылеев не признал его членом общества, Одоевский тем более.
Александр Бестужев показал следующее:
«С Грибоедовым, как с человеком свободомыслящим, я нередко мечтал о преобразовании России. Говорил даже, что есть люди, которые стремятся к этому — но прямо об обществе и его средствах никак не припомню, чтобы упоминал. Да и он как поэт желал этого для свободы книгопечатания и русского платья. В члены же его не принимал я, во-первых, потому что не желал подвергнуть опасности такой талант, в чем и Рылеев был согласен. Притом же прошедшего 1825 года зимою, в которое время я был знаком с ним, ничего положительного у нас не было. Уехал он в мою бытность в Москве, в начале мая, и Рылеев, говоря о нем, ни о каких поручениях не упоминал. Что же касается до распространения членов в корпусе Ермолова, я весьма в том сомневаюсь, ибо оный, находясь вне круга действий, ни к чему бы нам служить не мог».
Не признали Грибоедова заговорщиком и члены Южного общества. На первый допрос его вызвали в конце февраля.
«Знать не знаю, ведать не ведаю!» — этого принципа решил придерживаться он в будущем.