Дни заключения тянулись нескончаемо долго…
Стараясь не думать о худшем, Грибоедов занялся изучением русской истории, совершал ночные прогулки по Петербургу в сопровождении Жуковского, бывал у Николая Муханова и Андрея Жандра…
Дежурный генерал по Главному штабу А. Н. Потапов знал об этих прогулках, но закрывал на них глаза: Ермолов в частном письме по-приятельски просил его позаботиться о заключенном.
Император ожидал депеши от князя А. С. Меншикова, ревизовавшего Кавказский корпус. И когда она пришла, благожелательная и корректно составленная, на высочайшее утверждение вновь подали резолюцию:
«Коллежский асессор Грибоедов не принадлежал к обществу и о существовании оного не знал. Показание о нем сделано князем Евгением Оболенским 1-м со слов Рылеева; Рылеев же ответил, что имел намерение принять Грибоедова; но, не видя его наклонным ко вступлению в общество, оставил свое намерение. Все прочие членом его не почитают».
На этой записке Николай I начертал:
«Выпустить с очистительным аттестатом».
2 июня его освободили. Поселился он у Жандра. Пришел брат Николая Муханова Александр, уезжавший на Украину. С ним Грибоедов написал своему товарищу, освобожденному ранее из-под следствия, С. П. Алексееву несколько строк:
«…теперь я в таком волнении, что ничего порядочного не умею ни сказать, ни написать. В краткости толку мало, а распространяться некогда… Верь, что я по гроб буду помнить твою заботливость обо мне, сам я одушевлен одною заботою, тебе она известна, я к судьбе несчастного Одоевского не охладел в долговременном заключении в чувствую, надеюсь и верую, что бог мне будет помощник…»
Мысль о заточенном в крепости брате Александре и его друзьях мучила его ежедневно.
Он прожил в Петербурге целый месяц.
Узнал о приговоре своим друзьям. И каждое имя в «Росписи государственным преступникам…» болью отзывалось в его сердце. Рылеев… Смертная казнь… Кюхельбекер… Бестужевы… Саша Одоевский — каторга, каторга…
Уезжал он из столицы раздавленный тяжелыми известиями.
Декабрьское восстание потрясло не только Россию, но и Европу.
Николай I уверял дипломатов, что «восстание это нельзя сравнить с тем, что происходило в Испании и Пьемонте. Слава богу, до этого мы еще не дошли и не дойдем никогда… еще раз повторяю вам: то было не восстание… Революционный дух, внесенный в Россию горстью людей, заразившихся в чужих краях новыми теориями, пустил несколько ложных ростков и внушил нескольким злодеям и безумцам мечту о возможности революции, для которой, благодаря бога, в России нет данных».
Европа не верила лживым утверждениям русского императора, так как глазами своих представителей видела страну в ее истинном свете.
По наблюдениям чиновника министерства внутренних дел Н. Щукина, несмотря на поражение декабристов, «всеобщее настроение умов было против правительства, не щадили и государя. Молодежь распевала бранные песни, переписывали возмутительные стихи, бранить правительство считалось модным разговором. Одни проповедовали конституцию, другие республику, для примера указывали на Англию и Союзные Штаты. Из старших была и разумные люди. Они уверяли, что при крепостных крестьянах невозможна ни конституция, ни республика, что народ без царя быть не может… Над ними смеялись я называли отсталыми».
Остановить «брожение умов» император пытался репрессивными мерами, намереваясь с корнем вырвать революционные мысли и устранить их проповедников.
Яркий пример тому — процесс над декабристами…
1 июня 1826 года: Николай I объявил манифест об учреждении Верховного уголовного суда из 72 человек: членов Государственного совета, сенаторов, представителей Синода и особоуполномоченных военных и гражданских чиновников. Председателем суда стал председатель Государственного совета и Комитета министров князь П. В. Лопухин, его заместителем — председатель Департамента гражданских и духовных дел князь А. Б. Куракин. Министру юстиции князю Д. И. Лобанову-Ростовскому предложили «исполнять в сем суде обязанности по званию генерал-прокурора».
6 июня. «В четверг (3 июня), — писал император своему брату Константину Павловичу, — начался суд со всей приличествующей обрядностью, заседания не прерываются с 10 часов утра до трех часов пополудни; при всем том я не знаю еще, к какому приблизительно дню это может быть окончено. Затем наступит казнь; ужасный день, о котором я не могу думать без содрогания… Я предполагаю приказать произвести ее на эспланаде крепости…»